Социальная лингвистика [таблицы в рисунках]

почему А.К. Гаврилов назвал художественную речь 'праздничной разновидностью языковой способности человека' (История 1985, 146), а Ян Мукаржовский заметил: 'Основное значение поэзии для языка состоит в том, что она является искусством' (Пражский лингвистический кружок 1967, 427).

Этническая функция: язык как фактор объединения и единства народа

Рассмотренные выше языковые и речевые функции являются универсальными, т. е. их проявления наблюдаются во всех языках мира. По-другому обстоит дело с этнической функцией языка: это феномен заметный, но не обязательный. Этноконсолидирующая функция является во многом символической, она создается не употреблением языка, а отношением людей к языку, национально-культурной идеологией. В реальности процессы формирования этносов могут не совпадать с процессами дифференциации и интеграции языков[16]. Этническая и языковая карты мира также далеко не совпадают (см. с. 89–94, 101–103, 117–120), поэтому симметрия 'один народ — один свой и отдельный язык' не является правилом или самым частым случаем. Во множестве ситуаций народ говорит на двух или нескольких языках, причем некоторые из языков используются и другими народами; во многих других случаях народ говорит на том же языке, на котором говорят другие соседние и/или несоседние народы.

Исследователь языков американских индейцев Делл Хаймс в этой связи писал: 'Вероятно, наше мышление чересчур окрашено европейским языковым национализмом XIX в., чтобы мы могли заметить, что далеко не все языки имеют статус символа, необходимого для единства группы. Племя фульнио в Бразилии в течение трех столетий поддерживало свое единство, потеряв свои земли, но сохранив свой язык и главные обычаи, а гуайкери в Венесуэле достигли того же самого сохранением своей системы отношений собственности. На протяжении нескольких поколений у них не было и следа особого языка и религии' (Новое в лингвистике. Вып.7. Социолингвистика 1975, 65).

Африканисты, изучая регионы, в которых языков меньше, чем этносов, т. е. ситуации, в которых имеет место ассимиляция по языку, указывают, что это 'совсем не всегда тождественно этнической ассимиляции' (Виноградов, Коваль, Порхомовский 1984, 47).

Вместе с тем в современном мире, особенно в постиндустриальных обществах, ширится стремление народов сохранить, иногда возродить свой язык — как живое свидетельство и естественную почву культурно-духовной самобытности (см. с. 98–100; см. также статью Г.В. Степанова 'Национальный язык' в ЛЭС 1990).

Магическая ('заклинательная') функция речи

Якобсон считал магическую функцию частным случаем призывно-побудительной, с той разницей, что в случае словесной магии адресат речи — это не человек, а высшие силы. К проявлениям магической функции относятся табу, табуистические замены (см. с. 133–134, 144–148), а также обеты молчания в некоторых религиозных традициях; заговоры, молитвы, клятвы, в том числе божба и присяга; в религиях Писания — священные тексты, т. е. тексты, которым приписывается божественное происхождение: может считаться, например, что они были внушены, продиктованы или написаны высшей силой. Общей чертой отношения к слову как к магической силе является неконвенциональная трактовка языкового знака, т. е. представление о том, что слово — это не условное обозначение некоторого предмета, а его часть, поэтому, например, произнесение ритуального имени может вызывать присутствие того, кто им назван, а ошибиться в словесном ритуале — это обидеть, прогневать или навредить высшим силам.

Нередко имя выступало как о?берег, т. е. как амулет или заклинание, оберегающее от несчастья.

Апокриф 'Семьдесят имен Богу' (рукопись XVI–XVII вв. Иосифо-Волоколамского монастыря) советовал для самообороны записать, выучить и носить с собою 70 'имен' (символических и метафорических наименований) Христа и 70 'имен' Богородицы: 'Сиа знамениа егда видиши и сиа имена егда прочитавши непобежден будеши в рати и от всех враг избавлен будеши и от напрасния смерти и от страха нощнаго и от действа сотонина …А се имена господня числом 70. Да еже их имат и носить с собою честно от всякаго зла избавлен будет: власть, сила, слово, живот, милость…' (цит. с графическими упрощениями по изданию: Тихонравов Н. С. Памятники отреченной литературы. — СПб., 1863. Т. 2, С. 339).

В древности, выбирая имя родившемуся ребенку, человек нередко как бы играл с духами в прятки: то он хранил в тайне 'настоящее' имя (и ребенок вырастал под другим, не 'секретным' именем); то нарекали детей названиями животных, рыб, растений; то давали 'худое имя' — чтобы злые духи не видели в его носителе ценной добычи. Такое имя-оберег получил при рождении будущий пророк, основатель зороастризма Заратуштра (Заратустра): на авестийском языке слово Заратуштра означало 'староверблюдный.'

Сознание, верящее в магию слова, не только мирится с непонятным и темным в магических текстах, но даже нуждается в смысловой непрозрачности ключевых формул (см. с. 72–75, 83–85).

Неконвенциональное восприятие знака, как и вера в возможность словесной магии, относится к явлениям правополушарной природы. Неконвенциональная трактовка знака близка к эстетическому восприятию слова (см. с. 21–23, 72–75). Неконвенциональное понимание слова известно в детской психологии: 'слово отождествляется с вещью' (К. И. Чуковский) — например, дошкольник может считать, что в предложении Там стояло два стула и один стол всего три слова или что слово конфета — сладкое.

Неконвенциональная трактовка знака в целом близка также некоторым философским и культурологическим концепциям, верящим в содержательную неисчерпаемость слова и в определяющее воздействие языка на мировосприятие или этническую психологию, например таким, как античная теория 'фюсей' (от греч. physis — природа), согласно которой имя вещи соответствует ее 'природе'; как идеи В. фон Гумбольдта и А.А. Потебни и их развитие в теории 'лингвистической относительности' Э. Сепира и Б. Уорфа (см. с. 63–66); идеи лингвистической философии Л. Витгенштейна и Дж. Мура о 'вине' и 'недугах' языка как источнике человеческих заблуждений и псевдопроблем; как философская герменевтика, которая истинным познанием считает 'вслушивание в язык' и видит в языке 'самое интимное лоно культуры', 'дом бытия' (М. Хайдеггер).

Все известные в истории культурные ареалы сохраняют в той или иной мере традиции религиозно- магического сознания. Поэтому магическая функция речи универсальна, хотя конкретные ее проявления в языках мира бесконечно разнообразны и удивительны. Нередко момент собственно магии уже выветрился (ср. русск. спасибо из спаси Бог), в других случаях — вполне ощутим, например: не к ночи будь помянут, не говори под руку, не тем будь помянут, не каркай — беду накличешь, белорусск. каб не прагаварыць и т. п.

Неожиданность (для современного сознания) следов словесной магии связана с тем, что в глубине человеческой психики полярные сущности могут отождествляться или взаимозаменяться (жизнь и смерть, добро и зло, начало и конец, смех и плач и т. д.). Амбивалентность символики бессознательного