одного из Tex*censored*raHOB — Людмила Гурченко встретила через много лет, когда работала в «Современнике». Конечно, он к тому времени тоже был давно не *censored* таном, а серьезным человеком, горным инженером. Но память об оккупации и в нем засела так крепко, что когда он увидел Людмилу Гурченко в фильме, то сразу узнал в знаменитой актрисе свою семилетнюю подружку.
Потом была зима 1942–1943 года, темная, ледяная, страшная, когда голод все же догнал маленькую Люсю, и она едва не стала еще одной строчкой в списке миллионов жертв войны. Она лежала без движения, ничего не видя, не помня и уже не желая от жизни. Но Елене удалось спасти дочь — под бомбежками она выволокла из горящего немецкого склада коробку с тушенкой и спасла дочь от голодной смерти. Если бы не удалось — умерли бы обе, ведь и сама она держалась только потому, что ей надо было заботиться о Люсе. От звуков бомбежек она уже не вздрагивала и не раз в минуты отчаяния говорила, заслышав рев сирен: «Господи, вот бы р-раз-и все! Ну нет же сил! Ну нет же сил! Больше не могу.»
15 февраля 1943 года закончилась первая оккупация, и в Харьков вошла Красная армия. Но. всего на месяц. Да и этот месяц не запомнился ничем хорошим. Снова были казни и грабежи — расстреливали пленных немцев и тех, кто на них работал, а потом толпа набрасывалась на трупы и раздевала их, вырывая вещи друг у друга.
А потом Красная армия отступила, и началась вторая оккупация, еще более страшная, чем первая, потому что на этот раз в город пришли эсэсовцы.
С шести вечера был объявлен комендантский час, вновь начались расстрелы, теперь куда более массовые, но и днем ходить по улица было небезопасно. Всех подозрительных просто вешали на балконах, а иногда и попросту — сгоняли собаками всех, кто был на базаре, и травили газом в черных машинах-«душегубках».
Но несмотря на все это, вторую оккупацию Люся с матерью пережили даже легче, чем первую. Видно, ко всему человек привыкает. Слабая несамостоятельная Елена к тому времени превратилась в настоящего бойца за жизнь. Сначала торговала табаком, потом устроилась уборщицей в «приличное» кафе, которое посещали успешные торговцы и младшие немецкие офицеры. Кстати, в этом кафе маленькая Люся впервые влюбилась — в красавца-музыканта, игравшего там на баяне и певшего песни прекрасным баритоном. После освобождения выяснилось, что он там шпионил для партизан, но что с ним стало потом, она никогда не узнала.
Глава 4
И вот 23 августа 1943 года Харьков наконец-то был окончательно освобожден. Война еще продолжалась, но жизнь в городе начала налаживаться уже по мирному образцу. Не было больше казней и комендантского часа, стали вновь открываться предприятия, отстраивались разрушенные здания. Люсина мама устроилась в кинотеатр — работать ведущей «джаз-оркестра», игравшего перед сеансом. А сама Люся пошла в школу. Ближайшая русская школа была далеко, поэтому она пошла в украинскую, хотя почти не знала языка. Впрочем, она такая в классе была не одна, первое время половина детей хихикали над каждой фразой учительницы. Но через несколько месяцев привыкли и выучили украинский не хуже русского.
А после школы Люся бежала в кинотеатр. Благодаря тому, что ее мама там работала, она могла ходить в кино бесчисленное количество раз, да еще и одноклассников с собой водила.
Кроме кинотеатра, было еще одно место, где Люся обязательно бывала каждый день — госпиталь. Она пела для раненых, танцевала, смешила их, рассказывала новости, выполняла разные мелкие поручения. И для всех у нее был свой репертуар. Тяжелораненым, к которым ее приглашали медсестры, она пела что-нибудь торжественное о войне, выздоравливающим — о любви, совсем молоденьким солдатам — о матерях. Ей аплодировали, угощали чем-нибудь, заказывали новые песни. И она уходила из госпиталя счастливой, чувствуя себя настоящей артисткой, посвятившей себя служению людям и искусству.
Осенью 1944 года Людмила Гурченко поступила в музыкальную школу имени Бетховена, в класс «по охране детского голоса». На экзамене нужно было: спеть, повторить музыкальную фразу, которую сыграют на рояле, отбить ладошками предложенный ритм. Естественно, все дети пели детские песенки, а юная артистка Люся, чувствуя себя опытным профессионалом, исполнила несколько песен из своего репертуара, с которым выступала в госпитале. Да еще и с жестикуляцией — это был такой изобретенный ею способ исполнения, который она так и называла «песня с жестикуляцией». Комиссия рыдала от смеха, и, разумеется, ее тут же приняли.
Но в школе все оказалось не так просто, как она рассчитывала. По пению она блистала, а вот теория музыки и фортепиано ей давались плохо. Но дирекция на это закрывала глаза, потому что на любых концертах Люся Гурченко была незаменима. Впрочем, со временем она все же одолела ненавистную теорию музыки, а потом и с фортепиано поладила. Кстати, учила ее сестра директрисы, дама за семьдесят, и урок они всегда начинали с торжественного этюда, который учительница ей почему-то категорически запрещала напевать. Причину этого Людмила Гурченко поняла лишь много лет спустя, когда в каком-то фильме услышала знакомую мелодию. Это было «Боже, царя храни.»
Весной 1945 года, когда все уже чувствовали, что Победа не за горами, Елена с Люсей поехали за покупками в Лубны — небольшой городок недалеко от Харькова. И на обратном пути некоторые соседи в вагоне стали проявлять к ним повышенное внимание, расспрашивать о жизни. Скорее всего дело было просто в интересе к молодой симпатичной женщине, но время было такое, что все и всех боялись (и на то было немало причин). А тут они еще возвращались с базара, с деньгами и покупками. И тут Люся переключила всеобщее внимание на себя, заявив, что учится в музыкальной школе — играет и поет. Как обычно, ее сразу попросили спеть, и она радостно устроила целый концерт — пела цыганские, военные, любовные и прочие песни из своего огромного репертуара. Все, что заказывали. Люди слушали, улыбались, плакали, и когда поезд подошел к Харькову, устроили сбор денег и вручили их Елене.
Это были первые заработанные Людмилой Гурченко деньги. И, что, пожалуй, символично, ушли они на оплату музыкальной школы.
Ну а в середине сентября произошло то, чего они ждали всю войну, а еще больше с самого дня Победы — вернулся Марк Гаврилович.
Марк Гаврилович явился, конечно же, без предупреждения. Толи просто из любви к сюрпризам, то ли всерьез хотел проверить, не завела ли жена тут в его отсутствие другого мужчину. Во всяком случае квартиру он обыскал, особенно после того, как принюхался и понял, что пахнет табаком. Конечно, ему было трудно поверить, что его хрупкая Лелечка за войну начала курить.
Но потом все быстро вошло в привычную колею, он вновь повеселел и начал раздавать подарки, попутно рассказывая, где и как сумел их добыть. Елене он привез дорогое платье, янтарные бусы, крокодиловую сумку и манто из чернобурки. Ну а Люсе досталось бронзовое зеркальце из баронского замка, велосипед, туфли и какое-то невероятное платье, которое она запомнила на всю жизнь. «Чтобы увидеть это платье, надо представить себе павлиний хвост, только не из перьев, а из бисера и переливающихся камней. Таким оно было сзади, а впереди платье было короче и висели гирлянды бисера, как на абажуре», — вспоминала она. К сожалению, вскоре платье пришлось продать, как и все остальные подарки, — послевоенный год был не менее тяжелым и голодным, чем период оккупации. Марк Гаврилович продал его за пятьсот рублей (небольшие деньги), вскоре передумал, вернулся, но его уже успела купить какая-то актриса.
Но подарки скоро кончились, тем более что ничего ценного по меркам послевоенного времени непрактичный Люсин отец не привез, продавать стало нечего, и начал подкрадываться призрак голода. И тогда Марк Гаврилович решил съездить за продуктами в родную деревню, Дунаевщину, в которой не был уже больше пятнадцати лет. Дочь он, конечно, взял с собой — как же не похвастаться ею перед родней, тем более не факт, что она еще хоть когда-нибудь туда приедет.
Вот так она и познакомилась со своим дедом, дядей, его женой — ослепительной красавицей, и своими двоюродными братьями и сестрами. Там она узнала любопытную подробность из семейной биографии — оказывается, их фамилия на самом деле была «Гурченковы», но когда выдавали паспорта, ее отцу фамилию записали на украинский манер. Так они и стали Гурченко.
Узнала она, что еще одного ее дядю повесили немцы — он был связным партизанского отряда, и его
