ними.
А когда ему исполнилось девятнадцать, он встретил в Алабатске в церкви на празднике Прасковью Дубровину и женился на ней. Однако их первенец умер. Эта утрата так потрясла Григория, что он чуть ли не проклял Бога! Он называл это предательством и стал вести жизнь настолько безобразную и скандальную, что деревенский сход приговорил его к высылке.
Григорий ушел в Верхотурьевский монастырь. Там он познакомился со знаменитым старцем- отшельником Макаром, обучился у него грамоте, «Священному писанию» и многому другому. Макар посоветовал ему искать спасения в скитаниях. И Григорий отправился в дальние страны.
Он был в православных храмах Греции, в горах Македонии, учился у шаманов Якутии, Бурятии, Киргизии и других краев, о которых предпочитал умалчивать…
А когда вернулся из восточных странствий, то поехал по самым известным русским обителям и святым местам. Был в Троице-Сергиевой лавре, в Киеве, на Соловках, Валааме, в Оптиной пустыни, в Ниловом монастыре. Но каждое лето он приезжал в Покровское, к жене Прасковье. Рождались дети: Дмитрий, Матрена и Варвара. И вот тогда-то он начал лечить людей.
«Любопытно, что Григорий Распутин лечил теми же методами, что и сибирские, и тибетские, и североамериканские шаманы, – писал дальше Конин. – Он мог воздействовать на человека на расстоянии, не прибегая даже к помощи фотографии».
Однажды Распутин был у себя в Покровском, когда у царевича Алексея случилось сильнейшее кровотечение, с чем не могли справиться врачи. Мальчик, уже в который раз, находился при смерти.
Телеграмму о состоянии царевича Григорий Ефимович получил в полдень, когда сидел в кругу семьи и обедал. Он немедленно прошел в комнату, где висели у него самые почитаемые иконы. Его старшая дочь помогала ему в свершении таинства.
Закрыв за собой двери, Распутин бросился на колени перед иконой Богоматери. Его неистовый крик, казалось, потряс стены. То ли к Богоматери он обращался, то ли к самой природе, когда молил: «Отдай царевичу мои силы, пусть они помогут ему излечиться!»
Затем он стал молиться молча, прикрыв глаза, пошатываясь из стороны в сторону. Через какое-то время лицо его засветилось, он начал делать странные движения, будто собирался нырять… И вдруг весь покрылся потом, который градом покатился по лицу и всему телу его. Потом он замер, будто в столбняке.
Прошел час или больше. Дочь Григория сидела у дверей, боясь шелохнуться.
И вот он вздрогнул всем телом, словно душа, покинувшая его, вернулась. Стал жадно хватать ртом воздух, черты лица исказились, будто от чрезмерных усилий. Он совсем задыхался… И вот упал, обессиленный. Лежал, медленно подтягивая одну ногу под себя.
Дочери показалось, что отец в агонии и вот-вот умрет… Помня его наказ, она молча переживала мучительные сомнения: кинуться на помощь или нет. Так прошло еще часа два.
Наконец Григорий открыл глаза и светло и радостно, как ребенок, улыбнулся. Дочь даже подумала, что в его грозных чертах проступили безмятежные черты царевича, его портрет она видела не раз… Она была уверена, что отец каким-то чудом принял болезнь ребенка на себя.
Тут же императрице в Царское село полетела от Распутина телеграмма: «Болезнь не такая уж страшная. Не дай врачам изгаляться!». Александра Федоровна удалила медиков.
На следующий день произошло очередное чудо: кровотечение прекратилось, гематома совсем рассосалась, температура спала, мальчик стал здоров!
Доктора устроили консилиум и начали выискивать естественные объяснения случившемуся. Императрица, одна знавшая, кому обязана спасением сына, резким замечанием прервала дискуссию медиков. С той поры здоровье царевича она доверяла исключительно Распутину.
Никакие доносы на него не имели воздействия на семью Романовых. К его похождениям относились снисходительно. И все.
Больше того. Григорию выделили отдельные кабинеты в ресторанах. Он пил и веселился так, что слухи о его распутстве покрыли, как серой паутиной, всю страну.
«В конце марта 1915 года, после спасения им лучшей подруги императрицы Анны Вырубовой, Распутин пьет совсем безбожно. Газеты пишут, будто он состоит в связи с императрицей и сам трезвонит об этом на все четыре стороны. Травля теперь будет преследовать его до самой кончины. Среди офицеров готовится покушение на Распутина: найден виновник всех бед! Александра на время отсылает его на родину, в Покровское. Но скрипящее колесо Рока уже провернулось, назад хода нет…»
Борис отложил рукопись. Теперь он знал, что делать дальше.
Следователь быстро собрался, запер кабинет, спустился по лестнице…
– Куда летишь? – спросил дежурный.
– В женский монастырь, – бросил на ходу Борис.
Дежурный что-то сострил за его спиной, Борис услышал хохот. И хлопнул входной дверью.
Глава 17
– Куда его везут? – крикнула Нина.
Бронированная машина с мигалкой остановилась прямо у лестницы. Из нее выскочило трое бойцов, они взяли Алексея в кольцо.
– Куда его везут?!
– Девушку вниз, – ожила и выплюнула фразу рация в руках усатого инспектора.
– Пройдемте со мной. За вами тоже прибыли. – Гаишник посмотрел в окно.
Нина проследила за его взглядом. На площадке у здания поста припарковалась иномарка представительского класса с тонированными стеклами. Увидев ее, женщина рванула дверь, выскочила наружу и понеслась вниз по лестнице.
– Стой! – метнулся за ней инспектор.
Поздно. Алексей обернулся на ее бег, но бойцы тут же стали впихивать его в машину, нажимая на голову. Он оказался внутри автомобиля, и машина сразу же отъехала с воем включенной сирены. Нина замерла на последней ступеньке.
– Вам туда. – Ее взяли под руку и подвели к черной иномарке.
Дверца открылась, Нина упала на кожаное сиденье.
– Нинка… Здравствуй, что ли… – произнес знакомый голос.
Нина повернула голову. Рядом сидел Кирилл Петрович. Она сжала губы и качнула головой: знал бы отец!
– Поехали! – дал команду адъютанту, и тот завел двигатель.
Какое-то время сидели молча. Женщину переполняла ненависть. Злоба была настолько сильной, что Нина чувствовала, сидя рядом с Бессоновым, холод, исходящий от его тела. Это была энергия его вины, во всяком случае, так ей казалось. Она вообще вдруг стала какой-то сверхчувствительной в эти дни…
– Нинка, ты меня не бойся, – заговорил генерал, – ты же знаешь, какую должность я занимаю. Я могу и уничтожить. А могу и новую жизнь дать. Нам бы только понять друг друга. Давай начистоту. На кого ты работаешь?
Она прыснула от истеричного хохота.
– Вы серьезно?
Генерал насупился. Ладно, плавали, знаем.
– Нина, – заговорил он усталым смягчившимся тоном, – я ведь понимаю, что ты не виновата. Что ж ты думаешь, я – бездушная скотина, что ли? Ты мне как дочь. Так и останется, даже если ты…
Нина молчала. Она размышляла. Из этой ситуации следовало извлечь хоть какую-то пользу.
– В общем, видишь, какая штука получилась. По нашим данным, камень больше восьмидесяти лет находился за границей. И это косвенно подтвердила экспертиза: в тобольском монастыре он оказался лет десять назад, не больше. Долго объяснять, там проверили кладку, известку и так далее… – Он помолчал, обдумывая, что говорить, а что придержать. – Нинка, это игра с большими ставками. Надеюсь, ты не вполне отдаешь себе отчет…
– Я все вам расскажу. Если вы мне пообещаете… – оборвала Нина.
– Говори.
Она сделала глубокий вдох:
