— Что, испугалась? — насмешливо отозвался другой, дребезжащий от быстрой езды, голос.
— Там поворот у оврага, опрокинемся…
— Не боись, Тоська. Кобыла умней нас с тобой… Трр-р! Вот видишь! И шагом пошла.
Имре не думал, что они устроились так близко от дороги.
— Для веселия планета наша мало оборудована… Так, кажется, сказал поэт Маяковский? — засмеялся он.
— Пойдем домой, — шепнула Ольга. — Дома сегодня никого нет. Тетка Маша вторую ночь у больной подруги в деревне.
Возвращались они через ту же площадь, посреди которой стоял, наверное, все тот же синенький автобусик. На этот раз единственная дверца его была закрыта, а около нее терпеливо топтались будущие пассажиры. Ждали, когда появится шофер.
У калитки, как и до обеда, тот же парень в гимнастерке с медалями. Солидно хмурясь, сосал подаренную трубку. Завидя Имре с Ольгой, громко поприветствовал, как старых знакомых:
— Нашел, браток? Не знал, за кем ты приехал, ни за что бы не показал, где фабрика… Или твой родственник, Оль?
— Родственник, Миш. Самый родной.
— Ну, тогда ладно. Хороший у тебя родственник!..
— Откуда ты знаешь?
— А вот, — показал он трубку. — Его подарок.
— Ты что, уже успел познакомиться с Мишкой? — спросила Ольга, когда они отошли.
— Спрашивал, где ваша фабрика.
— Лучший танцор области был. Хотели в Москву брать после школы. А теперь вот с войны без ноги вернулся. В нашем клубе школьников учит танцам. Раньше девчонки за ним — тучей.
— И ты? — ревниво спросил Имре.
— Я? Нет. Я его хотела отучить от куренья. Ему совсем нельзя. У него ранение в легкое… Он говорит: выйдешь за меня — брошу!
— А ты?
— Я бы вышла. Если бы не ты. Я почему-то всегда ждала тебя.
— А если бы я не вернулся? В лагере были случаи… Лучше не вспоминать. Я бы и не вернулся, если бы ты мне не приснилась…
— А как я тебе приснилась?
— Это… Нет, это не передать. Такой, как сегодня, когда шла навстречу. Только не передать, как ярко, пронзительно, до безумства.
Он вел ее под руку на виду у всего поселка. Они разговаривали внешне спокойно, буднично, как будто так и надо, как будто каждый день виделись и уже почти надоели друг другу. Но только глаза посторонних не давали возможности им броситься друг другу в объятия, чтобы никогда больше не отстраняться друг от друга.
Чертовы условности. Он сдерживался из-за нее, чтобы ее не осудили, она — потому, что вокруг были знакомые.
Но ранение парня в легкое Имре огорчило: получилось, нарочно подарил трубку, чтобы курил больше, на тот свет быстрее попал.
— Но не отнимать же теперь?
— Ты о чем?
— О трубке, которую подарил парню. Хотел как лучше… Деду бы — другое дело. Дед бы все равно никогда не бросил курить. А у меня, знаешь, еще две трубки. Я ему все три вез, чтобы потерять не боялся.
— Имре, он был бы так рад. Это стало бы лучшим подарком.
— Мы обязательно проведаем его могилу. Ты слышишь, Оля? Ты давно там не была?
— Весной ездили с теткой.
— А сейчас конец лета.
Что хотел увидеть Имре на старом деревенском кладбище? Ему хотелось поклониться праху старого мудрого человека, у которого было большое доброе сердце. Имре казалось, что он увидит этого старика, низко поклонится ему за то, что, оставаясь незаметным простым крестьянином, понимал человеческие отношения глубже, чем иные сильные мира сего. За то, что любил родную землю и служил ей своей крестьянской мудростью, как миллионы и миллионы тружеников, благодаря которым еще не умерла природа и рождаются новые поколения.
Вот с такими возвышенными, даже несколько выспренними чувствами пришел Имре с Ольгой на следующий день к дедовой могиле.
Но ничего возвышенного на старом деревенском кладбище не увидел. Высокие раскинувшиеся тополя лениво шевелили широкими листьями. В их вершинах возились, с криком перелетая с места на место, вороны. Заматеревший малинник, лопухи, чернобыльник, крапива прятали покосившиеся деревянные кресты. Редко сюда ходили. Видимо, не до усопших.
Простенький крест едва виднелся среди разросшегося за лето бурьяна на могиле дела Ольги. Не верилось, что тут, под несколько просевшим холмиком с почерневшими от времени искусственными розами на нем, лежит добрый старик.
— Боже! — вздохнула Ольга. — Дед мой родной! Как же давно я у тебя не была…
Она принялась поправлять накренившийся крест.
— Подожди, Оля! Хорошо, что мы с тобой прихватили лопату.
Имре снял пиджак, закатал по локоть рукава рубашки, привычно поплевал на ладони.
— Есть вещи, которым нет цены, Оля, — говорил Имре час спустя. — Даже если кому-то они покажутся очень простыми. Вот, узнаешь? — он достал из рюкзака свою находку на развалинах избы.
— Откуда это у тебя? Тот самый тесак, который тебе дал дедушка?
— Он самый. Если бы не он, — Имре, поджав губы, покачал головой, — Мцыри б из меня не получился. Хотя волк — не барс. Как там у Лермонтова… А вот этому крестьянскому оружию я обязан жизнью.
— Я ж его искала, Имре! Я ж искала его на том месте, где на тебя напал волк. Когда тебя увезли, я сразу же пошла на то место… Десять раз перекопала, перещупала… Где он был?
— С улицы. Под порог успел сунуть. Мудрый был твой дед, Оля. На много шагов вперед видел события… Настоящий русский человек. Только о себе не думал.
Оба — Имре и Ольга — стояли перед убранной, приведенной в порядок могилой, будто мысленно беседуя со стариком, который умел подняться над враждой человеческой.
Сумасшедшая мысль пришла Имре в голову.
— А знаешь, Оля, вот мой многострадальный кортик офицера. Судьбе было угодно вернуть мне его уже после того, как твой дед вручил мне свой кортик. Этот тесак — это ж кортик крестьянина. Пусть он не изящен, но сделан чистыми и честными руками. А главное, он спас мне жизнь. Я правду говорю, Оля?
— Да, Имре, да… — подтвердила Ольга, еще не совсем понимая, к чему он произносит такую торжественную речь.
— И ты не против, если я оставлю у себя этот дорогой предмет на память о твоем деде Игнате Васильевиче?
— Конечно, не против, — будто слова клятвы, повторила Ольга.
— Так вот, мне подумалось, будет справедливо, если под крестом в его изголовье я оставлю свой кортик. Я верю, ни мать, ни отец, ни мои друзья, сохранившие офицерскую честь, не осудят меня за такой поступок.
С этими словами он, как к знамени, прикоснулся губами к своему кортику и положил его в изголовье могильного холмика, слегка присыпав землей.
— Вот так будет честно.
