Иван уже полчаса как должен был спуститься к терпеливо поджидающей у подъезда машине, но отбытие откладывалось. Ян заболел. У ребенка поднялась температура, сухой лобик пылал как доменная печь. Срочно вызванный врач долго прослушивал маленькие легкие стареньким исцарапанным стетоскопом, близоруко всматривался в градусник и наконец вынес вердикт:
- Зубы.
- Что? – не понял Терентьев, машинально потирая нос. На днях у маленького Ивана прорезались верхние резцы, крошечные и острые, как иголки. Терентьев умиленно назвал сына «маленьким вампиренком», за что сразу получил от жены сложенной газетой. Кроме того, ближе к вечеру, в разгаре игры «проползи по папе» «вампиренок» цапнул отца за нос, едва ли не до крови. Уколы саднили и болели.
- Зубы, - повторил врач, складывая стетоскоп. – У младенцев такое бывает, хотя и не часто. Температура, боль. Я вам выпишу кое-какие медикаменты, но поверьте сорокалетнему опыту – просто сходите в аптеку за углом и купите «грызунчика» попрочнее, это такая соска из специальной резины, похожа на боксерскую капу. В нее наливаете холодную воду, только не ледяную, и ребенок грызет. Хорошо массирует десны и облегчает боль. Ну и… - старик вздохнул, одобрительно глядя на Терентьева, прижимающего ребенка к груди. – Больше родительской любви. Боль не облегчит, но все равно будет легче.
Малыш заплакал, не как обычно – во весь неслабый голос, а тихо и жалобно, страдальчески кривя алеющие губы.
Иван передал сына Ютте и проводил доктора в столовую, где было удобнее писать, еще раз уточнил, как выглядит и применяется «грызунчик». Уже поступал вечер, но Терентьев надеялся, что успеет до закрытия аптечной лавки.
- Хорошая у вас семья, - заметил доктор, размашисто подписывая бланк.
- Да уж, - через силу согласился Терентьев. Над ухом у него словно тикал невидимый секундомер, отмеряющий множащиеся минуты опоздания. Конечно, курьерский термоплан подождет сколько нужно, но Иван не любил опаздывать и отчасти верил, что любое дело надо начинать хорошо.
- Полная, - сказал медик, морща лоб, проверяя, все ли заполнил. – Сейчас так мало полных хороших семей…
В его словах Ивану почудился скрытый подтекст.
- Я уезжаю на фронт, - сказал Терентьев, почувствовав слабый укол совести, как будто старик в мятом белом халате осуждал его за отсиживание в тылу. – Скоро.
Врач сложил бланки аккуратной стопкой и сказал, глядя Ивану в глаза:
- Удачи. И не забудьте вернуться. У вас замечательный сын.
Отец проводил медика в прихожую, придержал чемоданчик с красным крестом на крышке, пока старик хлопал себя по карманам, проверяя – не забыл ли чего? Помявшись, Иван неловко сунул ему сложенную банкноту, педиатр ничего не сказал, лишь секунду другую поколебался, а затем быстро взял деньги, поблагодарив сдержанным кивком. Оба чувствовали себя очень неуютно.
- Тяжело? – спросил Иван, стараясь сгладить ситуацию.
- Да, - просто ответил врач, принимая чемоданчик. – Анемии, простуды. Любое падение уровня жизни всегда бьет по детям, как бы взрослые не старались их защитить. Война и мобилизация дорого нам обойдутся…
- Я провожу вас, - сказал Терентьев, обувая уличные туфли. – Пойду за «грызунчиком».
- Спасибо, - произнес врач. – Вы не подумайте, - он виновато провел рукой по карману, куда положил банкноту. – Просто иногда… ну в общем…
- Все понимаю, - искренне отозвался Иван. – Пойдемте.
- Жевалки не нашел, - виновато сказал он, возвратившись. – В суточных лавках только самое-самое необходимое – аспирин, сердечные, бинты, газовые маски. Это уже тебе, завтра…
Хотя, строго говоря, Иван не был ни в чем виноват, мысль о том, что завтра Ютте придется брать малыша с собой и идти в аптеку, колола как заноза под ногтем. Чувство вины мешалось с пониманием того, что он давно и надежно опоздал.
- Тебе пора, - в унисон его мыслям сказала Ютта.
Вдали, на фоне темнеющего неба что-то прогремело, отдаленно, как в бочку выстрелили. Иван быстро обернулся, рефлекторно прикрывая руками жену и ребенка, но, прислушавшись к затихающим раскатам, расслабился. Это всего лишь сухая гроза, этим летом они были необычно часты. Почти каждую неделю ночное небо рвали громовые раскаты и полосовали белые росчерки молний. И ни капли дождя.
- Мне действительно пора, - тихо сказал он.
Ян моргнул, всматриваясь в отцовское лицо темными блестящими глазами. Он больше не плакал, утешенный мамой, но веки покраснели и опухли.
- Иди, - так же тихо сказала Ютта. – Давай не будем прощаться, как будто ты просто… вышел куда-то и скоро вернешься.
- Я и так вернусь. Скоро, - промолвил Иван, чувствуя, как к горлу подступил тяжелый комок.
Он обнял жену и сына, осторожно, приглаживая рыжие волосы Ютты, пахнущие чем-то цветочным.
- Знаешь, - сказал он. – А мы ведь ни разу не поссорились… Совсем ни разу. Даже странно как- то.
- Какие тебе глупости в голову приходят, - произнесла она, уткнувшись лицом в его грудь, поэтому Иван не увидел ее повлажневших глаз. – Попробуем сейчас?
- Не надо, - честно отказался Иван. – Как говорил один мой знакомый – «Мы никогда не жили плохо, теперь и начинать поздно».
- У него была хорошая семья.
- Да, очень. Почти как у нас. Помню, ребенок у них родился в декабре, и они по привычке решили отметить Новый год.
- Хорошо отметили? – спросила Ютта, подняв голову и часто моргая, словно стараясь сморгнуть соринку, попавшую в глаз.
- Да. Почти сутки не отходили от мелкого, а разные деликатесы и разносолы пришлось есть мне, - Иван даже улыбнулся, вспомнив «деликатесы» сорок четвертого года.
Ян снова наморщил красное личико и заныл.
- Иди, - мягко, но непреклонно сказала Ютта.
Иван взял заранее подготовленный походный чемоданчик, проверил, не забыл ли чего, погладил небольшой пистолет на поясе, прикрытый полой пиджака. Ощущение было непривычным – в его понимании ответственность всегда сопровождалась военной формой. В свое время Иван удивлялся, почему генеральные инспекторы не получили соответствующих воинских званий. Объяснение, что аудит и высший надзор традиционно были выведены из военной иерархии, Терентьев принял, но так и не смог проникнуться и привыкнуть. С официальными полномочиями имперского представителя, но без мундира на плечах он чувствовал себя почти что голым.
На пороге он обернулся, хотел было что-то сказать, но Ютта, покачивая малыша, сделала отвращающий жест ладонью.
«Не прощаться» - вспомнил Иван и лишь улыбнулся, надеясь, что получилось естественно и беззаботно.
Со стуком закрылась дверь, провернулся ключ в замке. Спустя пару минут внизу, во дворе заурчал автомобильный мотор, сверкнули фары. Звук машины отдалился, затем исчез.
Ян заплакал, бормоча что-то похожее на «апитай!».
- Ikke grat, min baby, - прошептала ему мать на родном языке.
И уже не скрывая слез подумала:
«Глупый. Неужели ты думал, что сможешь меня обмануть?..»
Любящую женщину можно ввести в заблуждение относительно природы обмана. Но сам обман,
