мешала мне отдохнуть. Я вставала, разбиралась с ними, спускалась-поднималась по какой-то лестнице в сад, поднималась обратно, гоняла бесов поганой метлой или вступала в переговоры, снова ложилась, мне снова мешали. Запомнилась умершая лет 20 назад бабушка, ходившая по дому в виде большой черной кошки и подстрекающая нечисть к хулиганству. С нее станется: у нее было 2-ве уголовные судимости, пачка папирос в день до самой смерти, и буйный нрав. В детсве мы с ней чудесно ладили, и наши совместные прогулки по задворкам и пустырям 'за бутылками' – одни из моих лучших воспоминаний. Вот уж кто, поистине, 'Бегущая с волками'.
– Зачем ты меня обижаешь, – обратилась я к бабушке, принявшей ради беседы человеческий облик, – сколько лет прошло, а у тебя ни одной новой морщины, не говоря уж о трупных пятнах. А все потому, что я так хорошо тебя помню! А ты мне даже выспатся не даешь.
Бабушка усовестилась и забрала своих бесов. Я не долго наслаждалась покоем: позвонил мобильный.
– Але, Аня? Это NN (моя начальница)
– О, я забыла поставить будильник. Он у меня хитромудрный…
– Я тебя разбудила??? Вставай, милая, уже двенадцатый час.
– О, простите, я обычнно ДЕЛАЮ ЭТО ПО НОЧАМ!)))
Эпизод 3. И меня не минула это чаша…
Давно заметила: каждому из посетителей Сонма рано или поздно приснятся Пага или Медв. Или оба. Помню сон с площадки на верхнем этаже пятиэтажной хрущевки, я стою у лестницы, ведущей к люку на чердак. Вижу, что в щель кто-то засунул записку, и у меня появляется желание ее прочитать. Залезаю на лестницу, балансируя на ней, разворачиваю листик, исписанный мелким принтом. (Кстати, так пишут мой муж и папа, но записка была не от них.) Какая-то неинтересная тарабарщина. Однако, едва я подумала о том, что ради этого не стоило и лазать, и с какого-такого глузду я решила, что там может быть нечто интересное, я услышала, как кто-то за дверью напротив подошел к дверному глазку, и смотрит на меня. Мне стало очень неудобно, я решила удрать. Но потом подумала, что удирание с места преступления только подтвердит и закрепит мой дурацкий поступок: 'нужно зайти в гости, поздороватся, как ни в чем не бывало'.
Так я и сделала. За дверью жили Медв и Пага. Их жилище выглядело примерно так: хол и кухня представляют собой единое, довольно-таки просторное помещение, как в старых домах начала века для 'пролетариев', питерских хоромах, разделенных надвое (одна половинка начанается, как положено, в парадном, а другая, образовавшаяся со стороны черного хода, начинается сразу с кухни) и 'баракко' 30-х годов. Оба расхаживают в халатах и пижамах, я извиняюсь, что разбудила, они говорят, что я пришла как раз вовремя, и они покажут мне дом.
За пределами 'трущобной' кухни начинаются настоящие хоромы. Зал с колонами, вторым светом и галереей, оформленный в стиле поздней готики. Я удивилась: как это может быть? Мне объяснили, что дом строился в советские времена для партийных работников, с применением технологии искривленного пространства. Чтобы снаружи казалось, что аппаратчики живут в таких же хрущебах, как все остальные. 'Здесь четыре комнаты, мы занимаем три'.
'А не здадите ли мне четвертую? Наша продается' – поинтересовалась я.
Не помню, что мне ответили Медв и Пага, но вопрос остается в силе.
По идее, я должна написать о том, что 'спросили, что это я давно не появляюсь, не пишу ничего'. Так вот, ничего подобного они у меня не спрашивали. Даже не помню, предложили ли мне кофе.
Эпиздод 4. Ограбление Ацкого Сотоны
Как сказал Жан-Поль Сарт, 'ад – это ярмарка'. Итак, снится мне некое очень многолюдное место, нечто среднее между вокзалом и госконторой. Все снуют, делают какие-то дела, и все куда-то собираются. В толпе мелькает какая-то парочка, напоминающая булгаковских Фагота и Азазело. Им таки есть до меня дело, они усиленно вербую меня завербоватся в их епархию. У них ну ничерта не выходит, и в конце концов, я вижу, как один, 'фагот', прячется за колоной, и вызывает по мобильнику свое 'начальство'. 'Ха, – думаю я, – бесполезная растрата административного ресурса'. Но куда мне, смертной, тягатся с князем мира сего! Сам САТАНА оказался еврем средних лет, удивительно интелигентным, обаятельным и убедительным.
'Понимаете ли, Танцующая, – говорил он, – вы зря так убеждены против нашего ведомства. К нам попадают не проклятые, а совсем наоборот. Редко кому дается возможность попасть в чистилище, да люди за это бьются, мошенничают, годами очереди ждут. А вам – специальное приглашение! Поймите, некоторое время у нас прекрасно вас аттестует, перед вами откроется блестящее будущее!' Потом мы некоторое время поговорили на отвлеченные темы, после чего я была от него в полном восторге: 'чтож, я готова пойти за вами куда угодно!'. Ага, хоть в преисподнюю).
Преисподняя напоминала чистенький отельчик средней руки, где меня разместили в двухместном номере. 'Фагот' приступил к своим прямым обязанностям дьявола в аду: принес мне коричневую шляпку. 'Принцип заключается в том, что шляпа – или на голове, или… не на голове. Поняли? Вы можете поступать с ней, как вздумаете, но принцип есть принцип'. И ушел. Я поняла, что должна что-то делать, но что? От нечего делать я надеваю шляпку – и вдруг замечаю, что в комнате, в ванной, на туалетном столике, на всех поверхностях разложены удивительной крастоты расчески. С ручками, украшенными стразами (или камнями?), инкрустированные, резные, тонкой работы. Я любусь одной из них, подхожу к зеркалу, чтобы причесатся, снимаю шляпу – и расчески исчезают. Надеваю – появляются снова. Честно говоря, я не очень растроилась, потому что была готова к чему-то подобному (зря, что ли, увлекалась теологией, аглийской готикой и немецкой романтикой?)).
Когда 'Фагот' пришел за шляпкой, я ядовито спросила: 'И это и есть все ваши запатентованые мучения?'. 'Дело в том, – ответил патронирующий меня Демон как-то смущенно, извиняясь, – что с 1880 года нам запретили применять физические мучения. Только моральные страдания…'
Потом ко мне подсаживают 'соседку': молодая чернокожая девушка в жутко дурном настроении. Оказывается, что она жила в Америке, служила в армии, но ни в каких военных действиях никогда не участвовала. Сидит с ногами на кровати, и пытается наскрести хоть каких-то грехов, чтобы обосновать свое нахождение здесь. Надо сказать, что даже с учетом самых строгих моральных правил перечень получается довольно-таки жалкий. 'Ты появилась здесь, видимо, не за свои грехи, а чтобы я страдала от такой соседки-зануды' – сказала я что-то в этом роде.
Через некоторое время я предложила ей побег. Выйти из здания оказалось довольно-таки просто: дверь оказлась не запертой, в коридоре никого не было, а выход из здания – совершенно свободных. Перед главным входом – насоящий 'майдан незалежности': огромная площадь, полная людей. Идет нечто вроде 'записи и регистрации', или 'заселения' туристической группы. Только людей видимо-невидимо, и 'заселение' идет со скрипом, с очередями, заторами и вытекающими из этого склоками. Пройдя через площадь, мы 'завербовали' на побег еще несколько человек.
За 'майданом' оказалась сосновая роща, мы шли по просеке, когда кто-то пустил слух: 'нас хватились, и теперь ищут'. Я веду народ прятатся в обнаружившийся у дороги роскошный особняк: 'вряд ли Сам будет искать нас в собственном доме!'. Так мы и сделали.
Интерьер оказался роскошным, в викторианском стиле. Мы решили ничего там не брать: 'если нам удастся уйти, у них не будет оснований вернуть нас обратно. А вот если мы что-либо возьмем, то они воспользуются возможностью привлечь нас по уголовной статье'. Однако любопытсво – еще не уголовщина, и я решила хотя бы посмотреть, что там есть интересного. Я обнаружила мешок старинных монет, и что куда более интересно, шкатулку. В ней – удивительной красоты перстень, с крупным рубином в окружении двух сапфиров, флакон для духов из темно-красного стекла, усыпанный камнями, и золотые карманные часы в белом, эмалевом футляре: сдержано, но очень стильно декорированы. Я расстроилась, что не могу их взять…
Тем временем, у нас неприятности: 'они закрыли ворота, как нам теперь вырваться?'. В разгар бурного обсуждения входит 'американка': оказывается, она познакомилась на площади с цыганами, которые обещали нас переодеть, и под видом своих вывезти за территорию, если мы найдем и вынесем им мешок с монетами!'.
В холле наша группа беглецов, смешавшись с цыганами, переодевается в цыганок. Я, тем временем, беру и завязываю мешок с монетами: мы договорилсь, что часть отдам стразу, часть – за воротами, последнюю часть – 'в городе'. Уже собираясь уходить, мелькает мысль: 'раз уж мы все равно украли
