что-то свое. Образно говоря, даже сидя, я все равно бегу. И часто памятью окунаюсь в прошлое для того, чтобы соотнести то, что было, с тем, что сейчас.
У нас внутри всегда работает «счетчик». Режиссерский или актерский — не важно. Он работает в самые невероятные минуты твоего существования. Я, например, плохо помню годы, фиксируя в памяти лишь события и людей. И все в своей жизни отсчитываю от года рождения сына. Если у меня спрашивают, когда я поставила тот или иной спектакль, я всегда начинаю вспоминать так: если Денис родился в 1961-м, то постановка была тогда-то и тогда-то.
Я ведь родила достаточно тяжело. И день, когда мне впервые принесли Дениса, помню по кадрам. В кино ведь как показывают этот момент: открывается дверь, и медсестра говорит: «Сейчас вам принесут вашего ребенка». Следующий кадр — счастливое лицо матери. А что было у меня? После слов медсестры я кинулась — это было на уровне импульса — к тумбочке и принялась искать расческу. Знала, что дети в первые дни своей жизни ничего не видят. Но все равно не могла позволить, чтобы мой сын впервые увидел меня с растрепанными волосами.
Вся жизнь идет под руководством этого «счетчика». Однажды у меня было большое горе: развод с Евстигнеевым. Мы тогда с ним жили в небольшой двухкомнатной квартире. Это было наше второе жилье, благоустройство которого целиком было на Жене. Мы так с ним договорились: я ездила с концертами типа «Добрый вечер, здравствуйте», получая за выступления, кажется, по 5 рублей, а он делал ремонт. Как сейчас помню, он выложил в гостиной искусственный камин. Чтобы все было как в лучших домах.
И вот, накануне развода, сижу я одна в этой комнате, слезы льются ручьем. Привстала с дивана, потянулась за носовым платком и увидела в зеркале свой зареванный глаз и часть руки. Знаете, о чем я в ту минуту подумала? Какой гениальный кадр для кино! Представляете? В ту минуту, когда у меня, не переставая, лились слезы, режиссерский счетчик все равно работал.
У меня есть один секрет, как его остановить. Знаете, что я для этого делаю? Моделирую в уме одежду. Поначалу я давала себе задание — думать о море, об отдыхе. Не помогало. И тогда я начинаю придумывать фасоны одежды. Задаю себе такую розово-голубую прозрачную тему. И расслабляюсь.
Но это не значит, что я уж так сильно интересуюсь модой. Только как явлением, отражающим социальную жизнь общества. Я не смотрю журналы, у меня нет такой потребности. Но на некоторые показы хожу. А раньше на рынок любила ходить. На продуктовый рынок хожу постоянно. Знаете, я поняла, что означает понятие «шопинг-терапия». Раньше, когда у меня было жуткое настроение, я приходила домой и начинала готовить: резать, жарить, тушить. От физических движений мозги постепенно переключались и начинали работать по-другому. А сейчас я иду в магазин и что-нибудь себе покупаю.
— Ваш отец Борис Волчек был известнейшим оператором, снявшим такие фильмы, как «Пышка» и «Мечта» с Фаиной Раневской. Он ведь тоже не оставил мемуаров. Но вам-то он что-нибудь рассказывал?
— Папа был очень застенчивый человек, скромный. Все, что хотел рассказать, он говорил своим студентам. Все лучшие операторы — ученики моего отца. Те же Петр Тодоровский, который начинал как оператор, Вадим Юсов учились у папы. А люди, которые его окружали… Я жила в этом кругу. Ездила с ними в одном лифте, они дергали меня за косички, когда я прыгала перед подъездом в классики. Дзига Вертов, Юлий Райзман, Сергей Эйзенштейн. А Михаил Ромм вообще был главным моим воспитателем: день я жила у себя, день у них. Дядя Коля Крючков, дядя Миша Жаров. Тетя Люся Целиковская, обожаемая мною. Я была влюблена в эту красавицу.
— Вокруг вас всегда много молодых и красивых актрис — Ольга Дроздова, Чулпан Хаматова…
— Тьфу-тьфу-тьфу.
— Что вы боитесь сглазить?
— Что много их, молодых.
— Почему вам так везет на окружение?
— Ты хочешь, чтобы я объяснила это тем, что я красивая, как Мэрилин Монро, и талантливая, как Феллини? Откуда я знаю? Наверное, они ощущают доверие. Я же их и разношу иногда. Но любя. А если что, я за своих актеров хоть куда.
— Помните, когда к вам стали обращаться на «вы»?
— Помню, конечно. У меня шок был, все внутри сжималось. Но те, с кем я начинала, обращаются ко мне на «вы» только при третьих лицах. А так я для них и сейчас — Галка да Галя.
— Время никого, как известно, не щадит. Вы замечаете, как изменились ваши близкие — в театре и вне его?
— Замечаю. Мы все изменились. Но я категорически не согласна с формулировкой некоторых критиков, которые пишут, что «актриса N превратилась с годами» во что-то там такое. Ни во что наши актеры не превратились. Я считаю идиотизмом, когда нам предъявляют претензии, говоря: «Ну это уже не тот «Современник». Да это счастье, что не тот. Не дай бог, чтобы мы всю жизнь остались бы этими детьми, которых называли шептальными реалистами.
Театр «Современник», которым вот уже не одно десятилетие руководит Волчек, один из самых популярных в России. При этом ни один театр критики, кажется, не ругали столь активно, как коллектив Волчек.
Как-то я спросил Галину Борисовну о ее отношениях к ругательным статьям.
— Не могу сказать, что не люблю критику. Я никого не «не люблю». Просто ненавижу любую несправедливость.
Меня еще Ефремов ругал: «Ты такая идейная. Больше, чем я…» Я стараюсь не читать статьи о своих спектаклях. Наверное, потому еще и жива. А причина множества моих ошибок заключается в том, что к людям я отношусь со знаком «плюс». Но это не значит, что на мир смотрю сквозь розовые очки.
В горьковском «На дне» у Сатина есть такие слова: «Вы все скоты, дубье». Я говорила Евстигнееву: «Женя, если ты будешь произносить эти слова с обличительной позиции, то мне такой Сатин не интересен. Мне интересен человек, который говорит «вы», а подразумевает «мы» и себя тоже».
Критика сегодня к понятию «театр» относится с чисто фехтовальной позиции. Перед рецензиями можно эпиграф ставить: «Не любите ли вы театр так, как не люблю его я?»
Так что я критику не читаю, мне рассказывают. Но это не значит, что смотрю на жизнь через розовые очки… Давным-давно существовала одна газетенка, которая выходила в Доме актера. И в ней всем режиссерам присваивали воинские звания. Мне знаете какое дали? Ефрейтора.
Галина Волчек родилась в декабре 1933 года. Ее возраст никогда не был овеян тайной, юбилеи Галины Борисовны всегда широко и отмечаются, и освещаются. И при этом она — один из самых современных людей. С ней можно говорить на любую тему. Наверное, символично, что именно такой человек, чувствующий время, находится у руля «Современника». Правда, сама Волчек на вопрос о том, ощущает ли себя впереди времени, отвечает отрицательно.
— Я думаю, что человек, который скажет, что он впереди времени, будет просто идиотом. Это должны сказать другие. Как я себя чувствую в нашем времени?
Да я и в том времени, и в этом привыкла к борьбе. Только раньше приходилось бороться с одним и за одно, а теперь — с другим и за другое. Но борьба все равно существует. И сколько мне суждено прожить, она будет идти и внутри, и снаружи. Борьба — это часть моего положения, моей профессии и всего нашего театра. И спасибо Господу Богу за то, что у меня есть возможность жить и бороться.
Одна из наших бесед была посвящена сорок пятому дню рождения театра. Волчек рассказывала о планах «Современника», а я вспомнил ее признание о том, что все события своей жизни она запоминает и затем использует для работы. Когда-то запоминала слезы во время развода с Евстигнеевым. А сейчас призналась, что, стоя в двухтысячном у гроба Олега Ефремова, поняла, кто должен поставить юбилейный спектакль. Выбор пал на Ефремова-младшего. И Михаил Олегович действительно постановку осуществил.
— Этот юбилей, думала я, должен быть другим. Меня много раз уговаривали сделать, как это сейчас
