года, а может, и того меньше.
— Да, — повторила она, но уже без гнева, а сдержанно и сухо. — Ты мне больше не нужен, я собираюсь найти себе кого-нибудь получше. Если тебе нравится считать себя жертвой — что ж, дело твое. Но ведь не я превратила тебя в жертву, Френсис. Это твоих рук дело. И винить тебе следует только себя.
В дверь отчаянно забарабанили, раздался громкий окрик Леона:
— Какого черта ты там делаешь, Кики? Наш выход следующий!
Кики стремительно направилась к двери, и Френсис отодвинулся, уступая ей дорогу.
— Когда я вернусь, чтобы духу твоего здесь не было, — коротко бросила она, открывая дверь. — Ты больше не мой продюсер. Усек?
— О да, — с горечью пробормотал Френсис. — В отношении тебя, Кики, я уже давно все понял.
Кики задержалась в дверях, собираясь произнести прощальные слова, но Леон крепко схватил ее за руку.
— Что за фигню ты тут разыгрываешь, детка? — воскликнул он, проворно толкая Кики в выложенный каменными плитами коридор. — Что ты себе думаешь? Отсюда до сцены пилить целых пять минут. Давай- ка шевели задницей!
Кики, забыв о Френсисе, бросилась бежать. Через шесть минут она уже стояла на сцене, готовясь исполнить свою первую композицию — «Сумерки любви». Огромный зал, разгоряченный предыдущими выступлениями, одобрительно взревел, приветствуя песню, шесть лет назад ставшую хитом. Кики почувствовала, как ее пронизывает ощущение своего всесилия. Адреналин бурлил у нее в крови. Здесь ее место. Остальное не имеет значения. Теперь, когда Френсис стал частью прошлого, новый энергичный американский продюсер поможет ей сменить имидж и подняться на должную высоту. Вскоре весь мир заговорит о ней как о подлинном чуде современного рока.
У нее за спиной Леон, этот ударник от Бога, выдавал фантастический ритм, остальные пять музыкантов не уступали ему в мастерстве. Кики перешла к следующей песне на том же ошеломляющем подъеме, под настоящую бурю аплодисментов. Пот лил с нее ручьем, но она ощущала себя центром вселенной. Ей больше нечего было желать. Легко двигаясь по сцене в ослепительном круге света, упиваясь восторженными криками публики, она и думать забыла о Френсисе Шерингеме.
Глава 18
Джералдин отперла дверь и вошла в свою парижскую квартиру на первом этаже старинного особняка. Дом с колоннами в стиле Палладио, украшавшими величественный фасад, располагался на изгибе дороги, недалеко от церкви Святой Магдалины. В прошлом веке здесь можно было увидеть немало роскошных особняков, но теперь дом стоял один и выглядел странно, едва ли не дико на фоне оживленных, забитых транспортом улиц двадцатого столетия с их неизменным грохотом и суетой.
К счастью, в заднюю часть дома городской шум не проникал. Просторный холл переходил в гостиную со сводчатыми французскими окнами, открывавшимися в сад. Ради этого прелестного садика Джералдин и подписала договор аренды, согласившись на баснословно высокую плату.
Здесь не было ярких цветочных бордюров, великолепных газонов и живописных холмов, как в Сидар-Корте, но затейливые цветники с самшитовой изгородью выглядели на редкость эффектно, словно театральные декорации.
Бросив сумочку из кожи ящерицы на золоченый стул в стиле Людовика XVI, Джералдин вышла в сад.
Пять лет назад, когда она только въехала в эту квартиру, клочок земли, окруженный со всех сторон кустами самшита, густо порос бурьяном. Теперь же с весны и до осени здесь цвели белые цветы. В апреле нежные сердечки белоснежной дицентры покачивались, откликаясь на самое легкое дуновение ветра. Летом крошечный сад утопал в пене цветущих роз «айсберг», а в сентябре распускались восковые чашечки японских анемон. Их удивленные белые головки испуганно трепетали над густой зеленью самшита.
Джералдин устало прислонилась к дверному косяку, жалея, что не захватила что-нибудь выпить. Небольшой сервант палисандрового дерева, в котором она держала спиртное, находился всего в десятке шагов, но Джералдин стояла, не в силах сдвинуться с места. Она была слишком подавлена, слишком измучена. Ее одолевали тревожные мысли о недавней поездке в Лондон.
Желание увидеть Примми и Артемис порой казалось почти нестерпимым. В Лондоне Джералдин стоило немалых усилий справиться с искушением. Ее удерживала только мысль о том, что при встрече ей неизбежно придется лгать обеим подругам. После шести лет молчания — если не считать неизменных поздравительных открыток ко дню рождения и Рождеству — Примми и Артемис наверняка захотели бы узнать, почему она предпочла Париж Лондону, что удерживает ее во Франции и чем она зарабатывает себе на жизнь.
Конечно, Джералдин легко могла бы солгать. Переехав в Париж, она продолжала интересоваться антиквариатом и в дополнение к художественным курсам при «Сотбиз» окончила курсы искусствоведения при Лувре. Она запросто могла бы сказать подругам, что, окончив курсы, начала работать в какой-нибудь художественной галерее. Откровенно говоря, она могла бы сказать им все, что угодно: что она секретарь, чей-то ассистент или дизайнер, и они никогда не узнали бы правды. Но тогда ей трудно было бы объяснить, почему она так долго не желала ни с кем встречаться и не указывала обратного адреса на открытках.
Вечерело, сгущались сумерки, и небо подернулось сероватой дымкой. Ровно подстриженные кусты самшита, обрамлявшие цветники, окружала аккуратная полоса светлого гравия, а за ней пестрели буйные заросли, лишенные геометрической безупречности цветочных клумб: ладанник, белая гортензия, хоизия, иерусалимский шалфей с бледно-серыми листьями. Последние лучи заходящего солнца мягко коснулись травы и кустов, высветив тщательно продуманную цветочную композицию в сдержанных зеленых, серых и белых тонах. Джералдин обвела глазами свое великолепное творение и горько усмехнулась. Интересно, что сказали бы Артемис и Примми, если бы узнали, что она работает девушкой по вызову? Дорогой проституткой высокого класса?
Джералдин не могла себе представить их реакцию. Ей просто не хватало воображения. Конечно, можно было напустить туману и сказать, что она служит в агентстве, в так называемой эскорт-службе, но что бы это изменило?
— Ты заррабатываешь на жиизнь сексом, — с чудовищным акцентом говорила ее подруга Доминик, типично французским жестом пожимая плечами. — Так в чем прроблема?
Особой проблемы не было, просто Джералдин не хотелось, чтобы Артемис и Примми узнали о роде ее занятий.
Желание выпить пересилило нежелание двигаться, и Джералдин вернулась в гостиную. Поездка в Лондон с Андре Барром полностью выбила ее из равновесия, и не только потому, что ей мучительно хотелось встретиться с Артемис и Примми. Джералдин преследовало и другое искушение. Желание уехать в Сидар-Корт и остаться там навсегда.
Она плеснула в хрустальный бокал немного «Реми» и добавила кубик льда. Руки слегка дрожали.
«Сидар-Корт всегда открыт для тебя, дорогая, — заверил ее дядя Пирс в те ужасные, невыносимые часы после телефонного звонка Кики из Рима. — Ты можешь не опасаться, что встретишь здесь Френсиса. Его поступок просто возмутителен, и я намерен сказать ему об этом. С этого дня я не хочу его больше видеть. Он никогда не испытывал чувства ответственности за дом, который ему предстоит унаследовать. Ты единственная, кто по-настоящему ценил Сидар-Корт, кому дорога история нашего рода. Это дом твоих предков, твой дом, и здесь тебе всегда будут рады. Можешь приезжать сюда когда захочешь и жить сколько заблагорассудится».
Джералдин чувствовала себя полностью раздавленной обрушившимся на нее горем и едва поблагодарила дядю за доброту. А он действительно был добр к ней. Все были к ней добры. Но Джералдин не нуждалась в доброте и сочувствии. Ей нужны были Френсис и Сидар-Корт. Этот дом должен был стать ее
