отбора, Дарвин перенес правила отбора и на природу. Он не видал этого отбора своими глазами, да и как его увидишь? Однако Дарвин был твердо уверен, что такой отбор существует, и стал говорить о нем как о доказанном факте.
Он часами простаивал в своем саду и подсчитывал стебельки трав. Давал пышно разрастаться бурьяну на грядках огорода и с нескрываемым любопытством следил, кто победит. И когда побеждал бурьян, когда от культурных растений на грядках, сплошь покрытых сорняками, ничего не оставалось, он чувствовал себя точно так же, как зритель, видевший грандиозные сражения миллионных армий.
— Не понимаю! — возмущалась Эмма. — Насеять огурцов, чтобы их заглушили сорняки!
— Ради чего вы губите огурцы? — недоумевал садовник. А на ответ ученого: «Я хочу проследить борьбу за существование между огурцами и сорняками», мрачно ворчал: — Это и так известно, что сорняки заглушат огурцы, если грядки не полоть. Что тут смотреть? Все огородники знают, что нужно полоть грядки…
По мере того как накапливался материал, Дарвин перестал скрывать свои занятия от знакомых. То в письмах, то на словах он знакомил их со своей теорией. И кое-кто из знакомых соглашался с его взглядами, а некоторые даже торопили с опубликованием этой работы. Особенно близко принимал все это к сердцу ботаник Гукер[29].
— Вы знаете, — говорил ему Дарвин, — что все растения и животные очень изменчивы. Вы — ботаник, и для вас не секрет, как трудно иногда разобраться, где вид, а где разновидность.
— Да! — подхватывал тот. — Есть такие формы, что… — Гукер принимался рассказывать об одном австралийском растении.
— Так вот, — продолжал Дарвин, подыскивая слова. — Разные разновидности и живут по-разному. Я хочу сказать, что для некоторых из них их признаки могут оказаться более выгодными. Ну, скажем, среди обычных зайцев появились зайцы с более длинными и сильными ногами… Ведь такие зайцы легче избегнут преследования.
— Если у них все остальное такое же, как и у других… Не слабее, по крайней мере, — возражал Гукер. — А если у них слух слабоват, то и ноги не помогут.
— Ну да! Но пусть у зайцев все одинаковое, вот только ноги — у одних посильнее, у других послабее. Врагов у зайцев много. Ясно, что в первую очередь погибнут те, которые бегают медленнее. Выживут быстроногие. Вот это-то я и называю выживанием более приспособленных. Такие зайцы оставят потомства больше, потому что они проживут дольше. Понемножку быстроногие зайцы вытеснят плохих бегунов, так как тех и гибнуть будет больше, и потомства они по этой причине оставят меньше. Получится особый отбор: в природе как бы отберутся из общей массы зайцев более быстроногие. Это будет новая разновидность, а если дело зайдет далеко, то получится и новый вид.
Дарвин говорил долго. Гукер внимательно слушал.
— Позвольте! — сказал он. — А почему ваши зайцы быстроноги? Потому ли, что они будут больше бегать, или потому, что родятся с более длинными ногами и с более сильными мышцами? Другими словами, они такими родятся, эта быстрота у них врожденная или она ими благоприобретена?
Дарвин не понял всего ехидства этого вопроса: он не знал еще тогда учения Ламарка, не знал и теории Сент-Илера. А Гукер, очевидно, хотел поймать его на этом.
— Они бегают быстрее потому, что у них сильнее ноги. Они такими родились, это — врожденная изменчивость, — ответил Дарвин.
— Хорошо, — сказал Гукер. — Не знаю, вполне ли я понял вашу мысль. По-вашему выходит так: у животных и растений часть потомства может несколько отличаться от своих родителей. Отличаться в каких-нибудь пустяках. Но если такие пустяковые различия окажутся полезными для их обладателя, то это может дать ему перевес в борьбе за жизнь. Такие «победители» выживут или, во всяком случае, проживут дольше побежденных. Их потомство вытеснит в конце концов потомство менее приспособленных. Это-то выживание более приспособленных вы и называете отбором. Путем такого отбора может получиться и новый вид, так как новые признаки будут усиливаться, различия — становиться все более и более резкими. Так?
— Так! — вздохнул Дарвин. — Вы сказали это куда лучше меня.
— Но я должен предупредить вас, что возражений будет очень много. Я сам могу привести вам сотни случаев, которые не улягутся в вашу теорию. Но ваши соображения очень остроумны, — поклонился Гукер Дарвину. — Поздравляю и советую спешить. Поскорее заканчивайте разработку вашей теории.
Но Дарвин не спешил. Он набросал очерк своей теории, занявший всего несколько десятков страничек. Через несколько лет пополнил его — вышло уже двести пятьдесят страниц — и успокоился. Он не умел работать быстро, подолгу обдумывал каждую фразу, ему трудно было писать и выражать свои мысли понятно. Поэтому у него много времени отнимал самый процесс писания.
Он боялся выступить в печати со своей теорией, ему казалось, что она недостаточно разработана, что фактов мало, что возражений против нее будет очень много. И он решил собрать столько материалов и фактов, чтобы противникам нечего было возражать. Дарвин сам придумывал возражения и отвечал на них, предугадывал те факты, которые ему будут приводить противники, и помещал их в свою рукопись. Этим самым он выбивал оружие из рук предполагаемых противников: возражения были приведены в самой рукописи, и ответ на них давался здесь же.
Время шло, здоровье становилось все хуже. Дарвин боялся умереть, не опубликовав своей теории. Поэтому он написал особое распоряжение о судьбе рукописи и даже завещал деньги на ее издание. Его мрачные предчувствия не оправдались: со дня составления завещания он — правда, постоянно болея, — прожил еще около сорока лет.
— Спешите, не откладывайте этого дела! — говорил ботаник Гукер Дарвину. — Смотрите не опоздайте…
Он был прав, торопя слишком медлительного ученого. Случилось то, чего и следовало ожидать. Идея изменяемости видов носилась в воздухе.
Дарвин был сильно расстроен: у него умер от скарлатины ребенок. И вот в это время он получил небольшую статью от англичанина Уоллеса, жившего в те времена на островах Малайского архипелага. В ней, в короткой и сжатой форме, излагалась теория происхождения видов.
— Тебя обгонят, спеши! — говорил Дарвину брат.
И вот — его обогнали! Он работал много лет, собрал груды материалов, написал уже книгу. Но рукопись лежала в столе, она не была вполне готова к печати, а эта статья…
Скрыть статью Уоллеса, никому не сказать о ней и поспешить с опубликованием своего труда? Этого Дарвин сделать не мог: он был честен.
— И все же — как быть?
Друзья Дарвина нашли выход. Лайель и Гукер знали о работе Дарвина, знали, что у него подготовляется к печати книга. Они решили выручить приятеля.
— Пишите краткий очерк, — сказали они Дарвину. — Пишите скорее, не копайтесь…
Дарвин написал коротенькое извлечение из своей книги: извлечение, из которого можно было понять, о чем идет речь.
«Дорогой сэр! — писали Гукер и Лайель секретарю Линнеевского общества в Лондоне. — Прилагаемые работы касаются вопроса об образовании разновидностей и представляют результаты исследования двух неутомимых натуралистов — мистера Чарлза Дарвина и мистера Альфреда Уоллеса. Оба эти джентльмена…» — Тут шло изложение работ. А потом начиналось главное — перечисление «приложений» к письму. Эти приложения состояли из очерка, написанного Уоллесом, и «извлечения из рукописного труда мистера Дарвина, набросанного им в 1839 году и переписанного в 1844 году, когда он
