— Метро?
— Огород!
— Забавно! Ну и?
Кокотов принялся бойко рассказывать про «Аптекарский огород», этот уникальный оазис редкостной флоры посреди асфальтово-бетонной Москвы. Особенно ярко и подробно он расписал трехсотлетнюю лиственницу, пруд, вырытый в восемнадцатом веке, а затем углубился в ботанические диковины, вроде листовника сколопендрового и лилии слегка волосистой.
— Слегка? Неплохо! — кивнул Жарынин и с одобрением посмотрел на соавтора. — Значит, даже листовник сколопендровый там есть?
— Есть.
— С ума сойти! И что же делает в этом огороде наша Юлия?
— Ну, не знаю… Гуляет с ребенком или читает…
— Нет! Никакого ребенка! — режиссер сердито стукнул по рулю. — Куда его потом девать? Это ж не котенок, черт побери: отдал в хорошие руки и забыл. Замучаемся к бабушкам пристраивать. А убивать детей нельзя. Даже в кино. Наша Юлия — одинокая замужняя женщина. Это понятно? Она тихо сидит на лавочке и читает. Кстати, эта ваша подружка замужем, с детьми?
— Нет, в разводе. Дочь, взрослая, в Америке.
— Я так и думал. К тому же работает в банке. Не женщина, а мечта одинокого обалдуя, вроде вас. Что она читает?
— Не знаю. Мы еще с ней не настолько близки…
— Неужели? — Жарынин насмешливо дернул косматой бровью. — Раньше сперва говорили о книгах, а потом шли в постель. Теперь — наоборот. Я вас спрашиваю, что читает наша Юлия?
— Может, детектив Морилиной?
— Никогда! Женщина скорее заболеет простатитом, чем напишет приличный детектив.
— А как же Агата Кристи?
— Это псевдоним, вроде Аннабель Ли.
— Может, Дмитрия Волова? — смутившись, предложил Кокотов.
— Нет, у него все силы уходят на любовь к себе — на литературу не остается.
— Радмилу Улиткину!
— Наша Юлия — русская женщина. Зачем ей нудные истории из жизни отъезжающих на историческую родину? Думайте!
— Виктора Белевина?
— Вы еще нашей девочке галлюциногенных мухоморов предложите!
— Виктора Урофеева?
— Юля — приличная женщина и не терпит матерщины. Пусть его читают западные русисты…
— Макунина?
— Нет, он пишет ради премий, а как сказал Сен-Жон Перс: «Путь к забвению вымощен „Букерами“».
— Ольгу Свальникову?
— Кокотов, вы что садист?
— Михаила Пшишкина?
— Вы сами-то пробовали эти филологические водоросли?
— Нет.
— А зачем подсовываете нашей Юленьке?
— Ну, даже не знаю… — беспомощно развел руками писодей.
— Эх вы! Юлия будет читать Толстого. «Крейцерову сонату». Да! Ее брак зашел в тупик, и она, как настоящая русская женщина, ищет выход не в чужих постелях, а в умных книгах. Юлия моложе своего мужа и вышла за него, конечно, не по любви, а из странной уверенности в пожизненной невозможности счастья. Такое часто случается почему-то именно с красивыми, умными и тонкими женщинами. Умные дурнушки и дебильные красотки этим недугом никогда не страдают. Замечали?
— Замечал. А выйти замуж ее уговорила мама! — наябедничал писодей.
— Как зовут маму?
— Анна Ивановна.
— Ах вы, лентяй! Ладно, пусть будет Анна Ивановна. В молодости она играла в народном театре, мечтала захомутать солидного человека с должностью и содержательной сберкнижкой, но вышла всего лишь за скромного программиста. На досуге он мастерил из канцелярских скрепок холодное оружие: копья величиной с иголку, стилеты размером с ресничку и так далее…
— Зачем?
— Ему нравилось. И учтите, коллега: у мимолетного персонажа должна быть какая-нибудь чудинка, чтобы зритель запомнил. Ясно? Имя отца? Но помните — это имя чудака…
— Юрий Венедиктович?
— Еще почудней!
— Юрий Вильямович.
— Почему Вильямович?
— У меня есть знакомый писатель. Козлов. Юрий Вильямович.
— Хорошо! Но отец нам не понадобится. Он умер от сепсиса, когда дочке исполнилось десять, укололся рапирой величиной с осиное жало. Да-с… Юля в минуты сомнений будет перебирать оставшиеся от него крошечные кинжалы, пики, сабли — и плакать. Вообразите: скользнув по щеке, летит вниз горькая слеза и в ней тонет двуручный меч крестоносца. Ах, как я это сниму! Представляете?
— О, да! — кивнул Кокотов, не представляя, куда волочь наметившийся сюжет.
— И что дальше?
— Жизнь… — экзистенциально вздохнул писодей.
— Совершенно верно, мой друг! Жизнь. Анна Ивановна вдоволь хлебнула женского одиночества, помыкалась по ложным женихам, не раз попадаясь на их уды. Это удивительно, какой-нибудь нищий сморчок, прикидывающийся брачным соискателем, легко уложит в постель гордую одинокую красавицу, безнадежно отказавшую многим серьезным мужчинам, у которых есть все: внешность, ум, деньги, — нет лишь паспорта без отметины ЗАГСа. За примером далеко ходить не надо: Валентина! Мне иногда кажется, что одержимые замужеством дамы уступают очередному прохиндею с теми же целомудренными представительскими намерениями, с какими, допустим, угощают вкусным обедом, предъявляя кулинарные способности. А потом выясняется: сморчок и не собирался жениться, он просто коллекционирует некомплектных баб! Может, нам снять фильм про это?
— А что? — оживился Андрей Львович.
— В другой раз и с другим соавтором! — усмехнулся игровод. — Но эта красочка нам понадобится! Помыкавшись и оставшись одна-одинешенька, мать с детства внушала Юльке, что замужество — это, в сущности, всего лишь красивый и надежный футляр для хранения дорогостоящей женской благосклонности. В конце концов дочь согласилась выйти за нелюбимого Захара Гелиевича…
— Почему Захара Гелиевича? — обиделся Кокотов.
— Вам не нравится? — удивился Жарынин и покосился на него с дружеской насмешкой.
— Нет, не нравится…
— Ваш вариант?
— Рихард Шмаксович.
— Ладно, квиты. Теперь — серьезно. Ну?
— Виктор Степанович.
— Хорошо! С легким налетом исторического свинства! Фамилия этого гада?
— Черевков.
— Отлично! Промискуитет идет вам на пользу! Легкий отзвук «чрева» подсказывает вдумчивому зрителю, что перед ним бездуховный козел и стяжатель. С другой стороны, в фамилии есть намек и на гоголевские «черевички», отсюда становится ясно, что он добивался нашу Юлию с мрачным упорством, как кузнец Вакула — Оксану. И поэтому Черевков пойдет на все, если Юлька захочет уйти к другому… Убьет.
