удивительное шествие на мобильный телефон. Наглый патлатый юноша увязался за колонной, на ходу уговаривая орденоносцев продать награды за мгновенную наличность, но бдительная Зинаида незаметным профессиональным тычком в печень разрушила его бизнес.
Судебный зал был пуст. К счастью, как выяснил дотошный Ящик, слушанье предыдущего дела отложили: истца, боровшегося за оттяпанный у него аккумуляторный завод, накануне избили в подъезде до полусмерти пьяные хулиганы. Обрадованный Жарынин рассадил стариков по степени представительности и погнал Пасюкевича с крестом и бандурой на задний ряд. Туда же сослали Бренча и Чернова-Квадратова, заспоривших о роли Вышинского в политических процессах 30-х годов.
— Гений!.. Кровопийца!.. — неслось с камчатки.
Вошел Морекопов и, величественно оглядевшись, сел. Поблизости поместились Огуревич, Меделянский и Ящик. Жарынин устроился так, чтобы незаметно кукловодить. Писодей притулился рядом. Супостатов пока не было. Режиссер начал волноваться: вот не придут и сорвут весь замысел! Из служебной двери высунулось жующее лицо секретарши и скрылось. Автор «Сумерек экстаза» осмотрелся. Зал выглядел вполне прилично: бодрые бежевые стены, еще не ободранная казенная мебель. На возвышении — длинный судейский стол, высокие спинки кресел, а над ними растопырил крылья золотой гербовый орел. Из двух жадных клювов торчали красные алчущие языки.
Жарынин встал, поднял руки, как дирижер, призывающий оркестр к вниманию:
— Позор!
— Позор, позор, позор! — подхватив, зашелестели старики.
— Хорошо! — Он остановил их круговым движением ладони и спросил: — Аркадий Петрович, вы уверены, что Прохор даст судье нужную установку?
— Разумеется! — директор обидчиво дрогнул щекой. — У Проши диплом Оклахомской лиги гипноза.
— Ну, смотрите у меня!
Потом долго спорили, в какой момент следует войти Ласунской. Договорились так: режиссер даст знак, Аркадий Петрович отправит эсэмэску жене, а та будет ждать сигнала за дверью и сразу запустит великую актрису в зал. Наконец появились супостаты. Сначала вошли два охранника и внимательно осмотрели помещение, даже заглянули под судейский стол. Затем появился злодей Ибрагимбыков, неторопливый, самоуверенный, но вежливый: он уважительно поклонился ветеранам и чуть насмешливо — Жарынину. На рейдере был дорогой темно-серый костюм, лаковые крокодиловые штиблеты цвета красного дерева и белоснежная сорочка с высоким воротником. В руках он держал портфельчик, похожий на тот, с каким приезжал пижон Кеша. Когда мерзавец проходил мимо соавторов, на них пахнуло хорошим парфюмом. Жарынин втянул воздух и выругался:
— Эгоист!
— Почему? — не понял Кокотов.
— Шанель.
— Это женские…
— Сами вы женские! «Шанель. Эгоист». Последний писк старушки Коко.
Ибрагимбыков устроился у окна, по бокам сели суровые телохранители в черных хромовых куртках. Злодей посмотрел на золотые часы (с такими начфукс выгнал бы его вон), вздохнул и стал наблюдать за вялым свободолюбием осенней бабочки, заточенной между оконными рамами.
Пришли мопсы. Они важно поздоровались с рейдером, едва их заметившим, и сели рядком. Боледина разложила на плечах кудлатые волосы, поправила понурую грудь и залюбовалась своим перстеньком. Подрощенный гном Гавриилов тут же открыл ноутбук и, роясь пальцами в бороде, углубился в работу над новым романом. Ведмедюк глянула на Кокотова, и ее лицо, похожее на физиономию пожилого индейца, расплылось в наглой усмешке, мол, сами виноваты, мы вам предлагали!
— Мерзавцы! — шепнул возмущенный писодей.
— А вы разве встречали среди писателей порядочных людей?
— Конечно, встречал!
— Например?
— Достоевский!
— Да, пожалуй. Но он был лютый игрок и любил неточек…
— Сплетни!
— Сплетни — это слава!
Последним в стане врагов появился адвокат Шишигин. Как и положено защитнику бандитов, он был обрит наголо, одет в затертый джинсовый костюм, грязные кроссовки и походил то ли на уголовника, то ли на громилу из боев без правил: здоровенные ручищи со сбитыми костяшками, а на левом мизинце — синяя наколка-перстень с буквой «А», вписанной в ромб. Верзила развалился на стуле, закинул ногу на ногу и, достав из наплечного планшета бумаги, стал разглядывать их с презрением, словно кипу рекламных проспектов, вывалившихся из почтового ящика.
Жарынин сделал незаметный знак своему ветхому воинству, и оно угрожающе зароптало:
— Позор, позор, позор…
Ибрагимбыков отвел взгляд от бабочки, усмехнулся и движением руки успокоил охранников, подавшихся вперед, чтобы прекратить поношение. Адвокат даже не оторвался от бумаг. Снова высунулась дожевывающая голова секретарши и, оценив обстановку, скрылась. Злодей и режиссер, встретившись взглядами, долго смотрели друг другу в глаза: игровод с ненавистью, рейдер — с примирительной иронией. В конце концов горец, не выдержав поединка, вновь заинтересовался бабочкой за стеклом.
— Встать! Суд идет!
Звякнули потревоженные награды ветеранов. Кокотов, поднимаясь со стула, задумался: а что, собственно, значит выражение: «Суд идет!»? С одной стороны, это можно истолковать буквально, мол, входит судья и направляется-идет к столу. С другой — можно понять совсем иначе: суд уже начался и продолжается-идет, пока не закончится. Так и не решив, какая из двух версий верней, писодей заинтересовался судьей. Какая же она маленькая, чуть выше Пахмутовой! Рыжеволосая. Лицо круглое, детское, веснушчатое, но серьезное, усолидненное массивными очками.
— Рыжая! — тихо огорчился игровод. — Это плохо!
Однако сумрачность Доброедовой выглядела ненастоящей — такую напускают на себя смешливые от природы люди, чтобы не расхихикаться в неподходящем месте и в неподобающий момент. К тому же на ней была просторная черная мантия, делавшая судью удивительно похожей на юную колдунью Гермиону — подружку зануды Гарри Поттера. Доброедова села, положила перед собой толстые папки и странно повела плечами, точно мантия жала ей под мышками.
— Слезонепробиваемый жилет! — шепнул режиссер соавтору.
— Да ну вас!
Судья обвела зал строгим взором и объявила тонким девчачьим голосом:
— Рассматривается гражданское дело по иску Ящика… — она невольно улыбнулась, — Иголкина, Воскобойниковой, Пустохина, Саблезубовой, Бренча, Чернова-Квадратова, Трунова и Болтянского — к Ибрагимбыкову Отару Ивановичу о признании недействительной сделки по приобретению акций ДВК «Кренино». Истец явился?
— Да, ваша честь! — дружно встали ветераны, звякнув наградами.
— Хорошо, сядьте! — Доброедова с интересом посмотрела на золотую звезду «Гваделупской каракары».
— Ответчик?
— Здесь, ваша честь, — Ибрагимбыков с готовностью встал и вежливо поклонился, точно на светском приеме.
— Горный козел! — пробормотал Жарынин и сделал старикам тайный знак.
И тут же волна серной кислоты набежала на мертвый песок:
— Позор, позор, позор…
— Что-о тако-ое? — судья удивленно посмотрела сначала на ветеранов, потом на секретаршу, ожидая подтверждения, что ей это не померещилось. — Детский сад. Удалю из зала!
Дверь распахнулась, и на пороге появились юные Огуревичи, все в черных масках. За их спинами
