— Я?
— Ты! Ты хочешь сказать, что все хорошее в этой стране — от Сталина?
— Нет, не от Сталина, а наоборот, от ненависти к нему… — попытался оправдаться автор.
— Какая разница! Ты… ты что, меня разыгрываешь? — далее последовала еще более развернутая нецензурщина. — Щенок!
— Но позвольте…
— Не позволим! Мерзавец! Во-он отсюда! — заорал Альбатросов, хватаясь за сердце. — Ни копейки, ни цента…
Договор с Кокотовым тут же расторгли и даже попытались взыскать с несчастного автора аванс, но, как справедливо заметил Сен-Жон Перс, литератор скорее отдаст душу черту, нежели аванс — издателю. Вероятно, после этой истории Андрея Львовича внесли в тайный черный список, ибо сколько раз он потом ни обращался в расплодившиеся по России зарубежные фонды в поисках грантов или простого финансового сочувствия, конверты с его заявками и мольбами возвращались нераспечатанными…
Вот такое печальное воспоминание.
«Надо бы ногти на ногах постричь… — сонно подумал писатель, с укором глядя на палец, торчащий из рваного носка. — Не сейчас, потом, но обязательно!»
Глава 34
Расточение тьмы
Из дремы воспоминаний Кокотова вывел стук в дверь и, открыв глаза, он сначала не мог сообразить, который час. В комнате было совсем темно. В окне светлел серый сумрак, перечеркнутый черными шевелящимися ветвями. Это мог быть вечер, превращающийся в ночь, но могло быть и утро — час предрассветного расточения тьмы.
— Заходите, Дмитрий Антонович! — крикнул писатель, догадавшись, что это все-таки вечер и Жарынин пришел — звать на свой телевизионный триумф.
Андрей Львович сел на кровати, поставил ноги на коврик и взлохматил волосы, стараясь проснуться окончательно. Весь его организм изнывал в обидчивой истоме насильственного пробуждения. Голова была мутной и тяжелой от забытых сновидений. Он потер виски и попытался продуматься. Снова раздался осторожный стук.
— Да заходите же, наконец!
Послышался скрип открываемой двери, а затем шорох легкого движения. Из коридора в комнату пролегла полоска света. Кокотов понял, что это не режиссер: тот не входил — а вторгался. Кроме того, впереди него всегда шла волна пряного табачного запаха, а сейчас вместе с неведомым гостем в помещение проник чуткий аромат надушенного женского тела. Автор «Кентавра желаний» заподозрил, что Жарынин снова пытается искушать его бухгалтершами, и почувствовал прилив гнев, переходящего в предвкушение.
— Вы спите? — спросил из прихожей голос Натальи Павловны.
— Нет! — счастливо ужаснулся Андрей Львович и змеиным движением оказался под одеялом, подтянув его к самому подбородку.
— Я, наверное, не вовремя? — забеспокоилась она. — Извините…
— Нет-нет, я уже проснулся! Но я еще пока лежу…
— Это ничего. Можно зажечь свет?
— Можно. Выключатель справа от двери.
— Я знаю. У меня такой же номер.
Вспыхнула люстра. Комната озарилась ядовито-желтым, как лимонная «фанта», светом. За окном же, наоборот, стало совсем темно. Кокотов зажмурился от внезапной яркости и ощутил во рту обидную несвежесть. Когда он открыл глаза, на пороге стояла Лапузина. Ее красивое лицо было печально. В своем белом плащике Наталья Павловна напомнила ему молодую докторшу, приходившую к ним домой, когда он, мальчишкой, заболевал. Это сходство сделалось щемяще окончательным, когда гостья присела на стул рядом с кроватью и, окутав Андрея Львовича своим парфюмерным облаком, положила ему на лоб прохладную ладонь.
— Вы здоровы?
— Да. Просто устал… — ответил автор «Полыньи счастья», стараясь говорить в сторону.
— Я тоже устала. Вы получили мою записку?
— Получил. Я думал, вы уже не вернетесь.
— А я вот вернулась… — Она горько усмехнулась. — У меня сегодня был неудачный день. Знаете, в такие минуты хочется поплакаться кому-то, кого знаешь давно. Очень давно. Вот я и пришла к вам…
— Ко мне?
— К вам… Вы меня, конечно, так и не вспомнили?
— Н-нет, извините…
— Не извиняйтесь! Я же была тогда ребенком… подростком…
— Мы жили по соседству? — предположил Кокотов.
тихонько напела Наталья Павловна. — Нет. Не угадали. Холодно! — Она даже поежилась.
— Можно закрыть форточку, — предложил недогадливый писатель.
— Ну, Андрей Львович, просыпайтесь же! Вы забыли игру в «холодно–горячо»?
— А-а! Да-да… Подростком? Подростком… Ага-а! — обрадовался он, вспомнив свой недолгий педагогический опыт. — Я был у вас учителем… в школе. Да?
— Теплее. Но не в школе. Ну, вспоминайте же!
— Вы обещали подсказать! Одно слово…
— Пожалуйста: «Березка».
— «Березка»?
— А что вы так удивленно смотрите? Разве вы никогда не работали вожатым в пионерском лагере «Березка»?
— Работал…
— Тогда напрягитесь! Первая и вторая смена. Первый отряд. Наташа. Кроме меня, в отряде больше Наташ, как ни странно, не было.
— Наташа? Ну конечно! Ну как же! — воскликнул бывший педагог, однако на самом деле ничего не вспомнил, кроме шеренги тусклых подростковых теней в красных галстуках. — Значит, это теперь вы! Кто бы мог подумать! Сколько же лет прошло?
— Много. Слишком много.
— Да-да… Но вы отлично выглядите!
— Спасибо. А за встречу надо бы и выпить! — мечтательно предложила она.
— Разумеется! Но у меня… у меня… — засмущался Кокотов. — Я сбегаю к Жарынину. Займу…
— Не надо никуда бегать, Андрей Львович! Современная женщина с пустыми руками в гости не ходит.
Она вышла в прихожую, вернулась с пакетом «Суперпродмага» и выставила на стол бутылку красного французского вина, коробку швейцарского шоколада и шикарно упакованную кисть янтарного винограда. Все ягоды в грозди были совершенно одинакового размера, напоминая шарики, извлеченные из большого
