улыбкою, немного кукольной, загадочной, озорной… А потом оглянулась и так же негромко произнесла, придав своему милому личику как можно более серьезное выражение:
— Завтра будет суд, знаешь?
— Да, — шепотом отозвался Громов. — Я даже знаю состав трибунала.
Амалия скорбно вздохнула:
— Там многие хотят твоей смерти… Особенно — мой муж… и граф Антонио дель Каррахас, супруг Эжены. И еще — все те, кто был в нашем обществе…
— Понятно, — грустно усмехнулся Андрей. — Я слишком много знаю.
— Да, они хотят избавиться от тебя, — юная баронесса поправила кружевной воротник платья. — И не обязательно казнить. Думаю, согласятся и просто выслать тебя в Америку. Под строгий надзор, на вечное поселение в какую-нибудь забытую богом дыру. Нет, нет, милый Андреас, выслушай меня до конца!
— Да, я слушаю, слушаю.
Молодой человек нежно погладил девчонку по шее. Амалия вновь улыбнулась:
— Так я что хочу сказать-то… Да — ссылка, это почти та же смерь, но… из колоний всегда есть надежда вернуться, с того же света — нет. Я сделаю все, Андреас, чтобы тебе заменили казнь разжалованием и ссылкой, ты же молись, чтоб все вышло. Обещаешь?
— Ну да, помолюсь. Да! — вдруг озаботился молодой человек. — Мой верный слуга, Жоакин Перепелка… Ежели что — ты позаботишься о нем?
— Ну конечно же — обещаю! — юная дама пожала плечами и грустно вздохнула. — Прощай, милый… Не знаю, свидимся ли мы еще хоть когда-нибудь.
Не дойдя до двери, баронесса де Камбрес повернулась и снова бросилась Громову на шею, чередуя рыдания с поцелуями.
Сие трогательное прощание тактично прервал вежливо постучавший в дверь тюремщик:
— Пора, господа. Время закончилось.
Промокнув глаза носовым платком, Амалия через силу улыбнулась и вышла, а, чуть погодя, стражники увели и Андрея. Молодой человек провел ночь в задумчивости и — как и обещал Амалии — в молитвах. Ему почему-то не хотелось сейчас рассуждать здраво — удастся ли баронессе задуманное или нет, вполне может так статься, что и не удастся: смирятся ли оскорбленные мужья с тем, чтобы любовнику их молодых жен была оставлена жизнь? Впрочем, а вообще знают ли они об этом? Вполне могут и не знать, тогда… Тогда, определенно, есть шанс: ведь если не будет мотива личной мести, если просто заткнуть рот — так можно и выслать в колонии, туда, куда Макар телят не гонял. На мужа своего, старого барона де Камбрес, Амалия уж конечно повлияет, как и у каждой супруги, у нее на то есть средства. А вот что касаемо графа дель Каррахас, губернатора и всех прочих… хотя, наверное, средства припасены и для них… Громов сейчас не хотел даже думать — какие, вообще же, был уверен, что поступил правильно — некрасиво отталкивать плачущих женщин, даже если они и…
Как и ожидал Андрей, судебное заседание члены высокого трибунала провели при закрытых дверях и без лишних формальностей типа очных ставок, допросов свидетелей и всего такого прочего, что неминуемо затянуло бы дело и — самое главное — привлекло бы к нему излишнее внимание непосвященных лиц.
Предъявив узнику обвинение в шпионаже в пользу Филиппа Бурбона, верховный судья — в отличие от сеньора губернатора, жизнерадостный толстячок с толстыми жирными губами и масляными глазками — тут же огласил и приговор: казнь через повешение… милостью Его величества добрейшего короля Карла заменяемая лишением дворянского звания и высылкой под надзор в городок Чарльстон в английской колонии Южная Каролина. Южная Каролина — потому что все испанские колонии поддерживали Филиппа Бурбона — это первая причина, а вторая — завтра с утра из Барселоны в Чарльстон как раз отправлялось попутное судно под английским флагом. Получалось очень удобно — произвести гражданскую казнь да сплавить узника поскорее — практически одним днем обойтись.
Не было ни торжественного построения гарнизона крепости Монтжуик, ни зачитанного громовым голосом приговора, все прошло тихо, можно сказать — по-домашнему. Над головой Громова прямо в помещении караульной сломали шпагу да велели снять кафтан, в который и обрядили заранее подготовленный труп какого-то бродяги, живенько вздернутый на свободную виселицу. Далеко-о было видно, как раскачивался на ветру казненный предатель… почти все в Барселоне знали — кто, уж об этом-то позаботились, а уже ночью, тайком, в закрытой карете, отвезли узника в порт, посадив на борт «Святой Эулалии» — так называлось попутное судно.
Узенькая и тесная каморка, куда втолкнули «казненного», оказалась на носу судна, рядом с камбузом, откуда с раннего утра донесся вполне аппетитный запах гороховой похлебки. Слышно было, как свистел в свою дудку боцман, как бегали по палубе матросы… вот загремела цепь — выбрали якорь. Судно дернулось — видать, поставили блинд — повернулось и медленно покинуло гостеприимную гавань Барселоны, города, в котором российский предприниматель Андрей Андреевич Громов встретил свою любовь… и свою смерть. С борта корабля были хорошо видны виселицы на стене крепости Монтжуик. На одной из них и висел сейчас «Громов», бывший дворянин, бывший лейтенант, бывший любовник…
Все осталось в недавнем прошлом, нынче же начиналась новая жизнь, а что ждало Андрея в будущем, знал пока только один Господь Бог. Покинув гавань, на судне подняли все паруса и, пользуясь попутным ветром, «Санта Эулалия» белокрылою чайкой полетела на запад — к захваченному англичанами Гибралтару.
По мысли Громова, не прошло и часа после того, как судно вышло из гавани, как двое дюжих матросов без особых сантиментов выгнали его из каморки едва ль не пинками, да, на всякий случай связав за спиной руки, отвели на корму, к капитану — а кем еще был это вальяжно развалившийся в поставленном на палубе складном кресле рыжевато-небритый тип с лошадиным мосластым лицом и тяжелым взглядом.
— Меня зовут Якоб Пинеда, я на этом судне капитан и Господь Бог!
Сказав так, развалившийся в кресле тип загоготал, показав желтые и крупные, как у коня, зубы, затем же, резко оборвав хохот, спросил с явной угрозой в голосе:
— Понятно вам, свиньи?
Сие не слишком-то вежливое обращение несомненно относилось не только конкретно к Громову, но и еще к пятерым парням, судя по связанным рукам, таким же ссыльным преступникам.
— Денег на ваш прокорм не выделено, — сплюнув на палубу, продолжал капитан. — А бездельников на своем корабле я не потерплю — будете вкалывать, как черти в аду, иначе, клянусь всеми святыми — живо у меня пойдете на корм рыбам! Ясно?
Ссыльные разом кивнули, однако такой ответ мосластого мореплавателя явно не удовлетворил:
— Нужно отвечать — «да, сэр»! Понятно вам, ублюдки?
— Да, сэр, — нестройным хором отозвались бедолаги, искоса поглядывая на карабкающихся по вантам матросов — босых и одетых вполне живописно — в лохмотья и рвань.
Как тут же отметил опытный судомоделист Громов, «Святая Эулалия», судя по парусному вооружению и двум мачтам, являлась шхуной-бригом или бригантиной, как где называли. Передняя — фок-мачта несла прямые паруса, — задняя — грот-мачта — косые. Небольшое и весьма маневренное судно, не требующее большого количества команды — человек двадцать… ну тридцать — максимум. Правда, если на ней еще имелись пушки — а они, вне всякого сомнения — имелись, можно было накинуть еще с дюжину человек во главе с канониром…
— Итак, свиньи, — между тем продолжал капитан на смеси каталонского и английского, сдобренных изрядным количеством самых интернациональных ругательств. — Вам всем придется работать, отрабатывать свою жратву… в ближайшем порту я запру вас в трюме, и ежели кто думает, что ему вдруг удастся сбежать, то тот очень и очень об этом пожалеет, клянусь отрыжкою дьявола!
Сэр Якоб Пинеда погрозил внушительным кулаком и, оглянувшись на стоявшего у штурвала вахтенного — вполне обычного белобрысого парня — уже более миролюбиво добавил:
— Сейчас будете отвечать на мои вопросы, свиньи. Четко и по существу. Кого спрошу. Ну… — прищурившись, он внимательно оглядел ссыльных и указал пальцем на крайнего, хмурого здоровяка с бурыми волосами-космами до самых плеч. — Начнем с тебя, парень. Кто такой? Что можешь делать?
