— Да, — сказал Джон. — Похоже, что так. Высадив Гая, Джон погнал прямо в Пимлико. Только ярость удерживала его от слез. Он оставил автомобиль на Уорик-сквер и позвонил в дверь Джилли.
— Алло, кто это? — раздалось из маленькой алюминиевой коробочки переговорного устройства.
— Это Джон. Я бы хотел поговорить с Джилли. Пауза, затем ее голос произнес:
— Это я.
— Можно мне войти?
— Поздновато.
— Я хотел бы поговорить с вами.
— Может, лучше завтра пообедаем?
— Я хотел бы поговорить с вами сейчас.
— Вы это, право, неудачно придумали. Миранда дома и… — Послышался какой-то приглушенный звук, показавшийся Джону смешком.
— Вы не должны были показывать своим приятелям мое письмо, — сказал он в микрофон.
— Но я и не…
— Гай мне рассказал.
— О господи. Какой ужас! Вот свинья.
— Зачем вы это сделали?
— Я… да я и не собиралась — как-то само собой получилось.
— Вы не впустите меня?
— Нет, право же, слишком поздно. И Миранда уже легла… — Снова хихиканье. — Позвоните, и мы вместе пообедаем! Я все вам объясню, обещаю. По крайней мере попытаюсь… — Из коробки раздалось какое-то бульканье — чей-то откровенный хохот.
— Не надо, — сказал Джон. Он повернулся спиной к алюминиевой коробке с рядами кнопок и сошел по ступенькам на площадь. Остановился, посмотрел вверх — нет, не на окна квартиры, а на оранжевое лондонское небо. Вдруг все огни этой части города разом погасли, и над черными контурами деревьев он увидел немую желтую луну. Он стоял и смотрел на нее, потом пошел к своему автомобилю и поехал домой сквозь хаос, воцарившийся из-за отключенной электроэнергии.
ЧАСТЬ III
Теперь уже трудно припомнить все политические страсти, бушевавшие в Англии зимой 1973 года. Для борьбы с инфляцией правительство консерваторов проводило политику снижения заработной платы и предлагало «третий этап» тарифной политики, а тред-юнионы ее не принимали. Шахтеры и энергетики бастовали, протестуя против сверхурочных; электроснабжение ухудшилось, и Электроэнергетическое управление обесточивало целые городские районы. Аристократическая привычка обедать при свечах по необходимости распространилась на все сословия, а тринадцатого ноября правительство объявило в стране чрезвычайное положение.
Четырнадцатого вечером Стрикленды обедали у Барк-леев, которые жили в Белгрейвии[29]. В квартире царил полумрак, горели лишь свечи. Хозяин дома, издатель, предложил гостям напитки и сказал, что плита у него электрическая, поэтому с обедом придется подождать, пока не включат ток. Приехали Масколлы, еще несколько пар. Центральное отопление тоже было отключено. Усталые, голодные, озябшие, мужчины быстро захмелели. Разговор зашел о политике, а поскольку большинство присутствующих придерживались одних и тех же взглядов, беседа вскоре свелась к ругани в адрес лейбористов и тред-юнионов.
Подобно апостолу Петру на судилище над Иисусом Христом, Джон хранил молчание — он сидел в углу подальше от политического диспута и беседовал с Мэри Масколл о путешествии в Венецию, которое обе пары намеревались предпринять весной. Казалось, никто не замечал его присутствия. В десять дали свет: Ева Барклей принесла бисквиты с паштетом, чтобы слегка перекусить, а через полчаса пригласила гостей к столу. Подали недожаренное мясо с полусырыми овощами.
В одном конце стола биржевой маклер по имени Тим Поттс заплетающимся языком развивал тему, о которой остальные и думать забыли.
— Какое может быть у них оправдание, черт бы их подрал, — прошу извинить, Ева, но иначе выразиться я не могу, — так вот, скажите мне, какое, черт бы их подрал, может быть у них оправдание, если нам всей страной приходится выкладывать денежки, чтобы поднять им зарплату, а они вдобавок саботируют политику правительства, которое, будь оно проклято, было все-таки избрано демократическим путем…
Последняя фраза вызвала паузу за столом, но не потому, что довод был особенно силен, просто оратора потянуло вниз и всем было интересно, не ткнется ли он носом в тарелку.
— Ради бога, успокойся, Тимми, — раздался с другого конца стола голос его супруги.
— Интересная мысль, верно? — Язвительная реплика Генри Масколла, сидевшего напротив Джона, была достаточно громкой, и ее услышали все. — Кстати, — обратился он к Джону, — как ты собираешься справиться с этой проблемой в своей предвыборной кампании?
— Вы выставляете свою кандидатуру в парламент? — спросила черноглазая Ева Барклей, известная своим тщеславием.
— Возможно, — отвечал Джон.
— И конечно, от тори?
— Нет.
— Разве вы не слышали? — спросил Генри. — Из Джона делают чемпиона по борьбе за права бедняков. Его натаскивали Джо Гормли и Мик Макгэи…
— Ну уж, — сказал Джон. Наступило неловкое молчание.
— Ну, что же вы, Джон, отвечайте, — не успокаивался Генри. — Какие у них могут быть оправдания?
— Оправдания чего?
— Того, что они пытаются сорвать «третий этап»!
— Оправдание, — произнес Джон, — состоит в том, что консервативное правительство нарушило свое обещание не увеличивать налогов…
— Возможно, — сказал Генри. — И возможно, поэтому рабочие считают себя обманутыми мистером Хитом. Но у вас-то кругозор пошире, чем у рабочих. Вы же знаете, что палата общин суверенна и имеет право менять свои решения.
— Хоть сейчас не надо о политике, — сказала Мэри Масколл.
— Нет, именно надо, — сказала Ева Барклей. — Я не встречала человека, который действительно защищал бы тред-юнионы.
— Просто я считаю, что по отношению к ним допущена несправедливость, — нехотя заметил Джон.
— Какая же? — поинтересовался Саймон Барклей.
— Несправедливо, когда одним дозволено продавать свой труд тому, кто больше платит, а другим — нет.
