23 ноября 1930 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило протоиерея Илью к трем годам заключения в исправительно–трудовой лагерь. 3 декабря ему был объявлен приговор.
5 декабря его этапом отправили в лагерь. В этот день его в последний раз видели прихожане при посадке в тюремный вагон, когда он благословил всех провожавших широким священническим крестом.
В начале декабря ударили сильные морозы, и это сделало его переезд мучительным, так как этап с заключенными ехал в нетопленом переполненном узниками вагоне. Затем пришлось идти пешком более ста километров от Соликамска до Вишеры. Дорогой отца Илью обокрали, отняв у него все теплые вещи, включая шапку, но он не обморозился, потому что у него все же сохранились валенки и шарф, которым он закутывал голову вместо шапки.
30 декабря священник написал супруге из лагеря: «Сегодня у меня первый раз выходной день в лагере, и я пользуюсь случаем, чтобы написать тебе. Если и впредь будут у меня выходные дни или я как?нибудь иначе приспособлюсь, буду писать тебе чаще. Однако не сразу, может быть. Дело в том, что здесь очень трудно достать открытки, конверты, бумагу, марки. Хотя ты и положила эти вещи в мою корзиночку, но их мало осталось, пропали где?то. Поэтому прошу прислать как можно больше открыток, конвертов и бумаги.
У меня пропала фетровая черная новая шляпа; что пропало из белья, не могу точно установить. Тут все пользуются всем казенным: верхним платьем, и бельем, и обувью, но все это делается по одному образцу на средний рост, поэтому мне подходящего ничего нет — ни шапки, ни шубы, ни пальто, ни брюк, ни валенок, ни белья, все мне придется иметь свое (рост 180 см.). Очень благодарен за валенки, я не могу себе представить, как я был бы без них и в дороге, и тут на работах. Очень благодарен за вязаный черный шарф, он очень мне нужен, я им завязываю свою голову на морозе, который доходит до сорока градусов. Очень благодарен за теплые варежки, за теплый подрясник, за фуфайки, одним словом — за все, чем снабдили меня мои родные. Пока что у меня теперь все есть и ни в чем я не нуждаюсь. Вот разве только прислали бы мне на запас ложки две алюминиевые: ваша сломалась, с трудом достал деревянную, она тоже сломалась, достал с большим трудом теперь третью, которая служит мне. Купить здесь ложку очень трудно. Кружку вашу у меня украли, купить ее здесь также нельзя; к счастью, у одного из товарищей крестьян оказалась лишняя, алюминиевая, и он мне дал. Еще меня беспокоят мои очки. Если они у меня как?нибудь сломаются, я буду беспомощным. Поэтому, очень прошу, постарайтесь сделать другой экземпляр и прислать мне. Пришлите в футляре, без которого теперь мне трудно беречь очки. Ведь мы спим на нарах, очень скученно, ни столика, ни ящика, ни полочки для них нет. Я пока здоров, только страдаю сильным кашлем. Работаю все время на вольном воздухе: первые девять дней — землекопом, а потом, до сих пор, чернорабочим на стройке. Встаем в 5.50 утра, выходим на работу с 7 часов утра, с 12 до часу дня обедаем в роте, в 4 часа пополудни возвращаемся с работы, ужинаем, в 5.30 — вечерняя проверка, чай, и я, усталый от работы, валюсь спать.
Поесть дают: 1 кг черного хлеба каждый день, на обед порцию супа, на ужин — порцию каши или винегрета. Сахару на месяц 600 грамм. Кроме того, нам выдали продовольственные карточки, по которым мы можем получать дополнительно по 200 грамм хлеба каждый день, сахару 200 грамм в месяц, макарон 400 грамм в месяц, конфет 400 грамм в месяц.
Крепко, крепко тебя целую, мой милый несравненный друг. Я не падаю духом, и ты не унывай.
Моим знакомым передай поклон и привет. Всех их вспоминаю с теплой благодарностью. 8. II.1931 года.
…Теперь расскажу о себе. Живу я теперь в 3–й роте. Сплю на верхних нарах. В моем распоряжении 2,5 арш. длины и 3,5 арш. ширины. Тут и все мое имущество, которое частью висит и лежит над головой. Работаю по пять дней. Шестой день — выходной. Работаю по 8—9 часов в день. Одну пятидневку с 8 часов утра до 4 часов дня, другую с 4 часов дня до 12 часов ночи, третью — с 12 часов ночи до 8 часов утра. Раньше работал землекопом (9 дней), чернорабочим на стройке (9 дней), теперь рабочим на лесопильном заводе при ящичной мастерской (где пилят дощечки для ящиков). Моя работа — выгребать опилки из?под машин, выносить вон отрезки досок:«рейки» — края досок и»сухари» — концы досок. Работа не тяжелая, но очень утомительная, потому что продолжается без малейшего перерыва, все время на ногах, в движении и напряжении, и много приходится нагибаться к полу, что вызывает во мне пот и одышку. Я очень похудел, говорят — осунулся, но привык к физическому труду, и мне теперь стало легче, чем было сначала.
Ко мне в мастерской и в роте относятся хорошо, с уважением, даже с приязнью. Спасибо добрым людям!
Морозы большие, до тридцати восьми градусов по Цельсию. У меня украли из кармана в мастерской тот черный пуховый шарф, который ты мне передала при разлуке. Он был мне крайне нужен, пока я работал на вольном воздухе (землекопом и на стройке); теперь я работаю под крышей в отопляемом помещении и могу обойтись без него. Меня одевают в казенное платье… 9. VII.1931 года.
… Я писал тебе, что работаю теперь помощником делопроизводителя в больнице»Вишхимз»(т. е. Вишерского химического завода). Работаю много: я и регистратор при ежедневных амбулаторных приемах днем и вечером, я — табельщик стационарных больных и служащих больницы, я ежедневно переписываю порционные требования на довольствие больных, я слежу за поступлением больных в стационар, выясняю их документы, завожу истории их болезней, я, наконец, составляю весь медицинский отчет, ежемесячный и годовой по всем отраслям деятельности больницы, собирая для этого кропотливо, с большим трудом и с препятствиями массу разнообразных статистических сводок. Кроме того, еще несу труды и по текущей переписке больницы с разными лицами и учреждениями. Ухожу на работу к 9 часам утра, возвращаюсь не раньше 9, а то и позже, вечера. Очень устаю, и некогда мне ни почитать что?нибудь для себя, ни подумать, и скоро ложусь спать. Может быть, отсутствие свободного времени мне на пользу, потому что думы мои летели бы к вам, мои любимые, и я тосковал бы больше и острее».
В начале августа 1931 года к священнику на свидание в Вишерский лагерь приехал его сын. Отец Илья рассказал ему, что «сейчас в лагере много заключенных монахов, священников, архимандритов. Есть даже члены приходских советов. Такие заключенные стараются общаться и помогать друг другу. Молиться и креститься на виду нельзя, это делается только под одеялом. Он уже начал привыкать к лагерной жизни, к своей 3–й, слабосильной роте, куда он наконец попал. От работы на свежем воздухе, при скудном, но в общем достаточном питании сил у него прибавилось, сердце стало работать лучше. Он говорил, что ко всему, даже к самому тяжелому, можно как?то приспособиться, и тогда станет жить легче».
Ко времени приезда сына отец Илья уже знал, что вся его с такой любовью и такими трудами собиравшаяся библиотека полностью пропала и супруга боялась, что это доставит священнику тяжелые переживания, и потому он велел передать ей: «Боюсь, что ты очень огорчилась из?за меня. Успокойся. Я уже не тот. Мне теперь кажется, что любовь к книгам мешала мне должным образом любить вас, мои дорогие. Слава Богу за всё! Он дал — Он и взял. Буди имя Его благословенно!..»
В конце мая 1932 года к священнику в лагерь приехала его супруга Евгения Леонидовна, которая спустя многие годы написала воспоминания о своем пребывании в Вишере. «В пять часов вечера, — писала она, — когда я, усталая, присела на койку, вдруг отворилась дверь и в ней показалась высокая худощавая фигура в желто–коричневом пальто — мой самый дорогой друг, мой батюшка. Я услышала его слова:«Тут Четверухина?«Стрелой бросилась я к нему навстречу со словами»Христос воскресе!«и просила меня благословить. Батюшка отказался это сделать (тут были мои соседки — посторонние для нас люди), сказав, что он тут только заключенный. В продолжение шести вечеров батюшка рассказал мне о себе многое. Каждый день он вспоминал чтонибудь недосказанное и пополнял свою повесть. Сначала он говорил о самых тяжелых переживаниях, а напоследок уже о более легких, незначительных.
По приезде на Вишеру в декабре 1930 года он был определен на общие работы. Сначала приходилось в сорокаградусный мороз копать землю, которая едва поддавалась лому, затем пилить бревна, потом выгребать из?под лесопильной машины опилки, а для этого то и дело нагибаться к полу. И эта последняя работа настолько утомляла, что однажды он в изнеможении упал на опилки и уже не мог сам подняться. Его отправили в больницу, где он пробыл более двух недель. Едва только выписали из больницы, он должен был идти в командировку в Буланово, за пятьдесят четыре километра от Вишеры, а силы его еще не восстановились после болезни.
Начальство, отправляя заключенных работать, обещало, что они пойдут с отдыхом, проходя лишь по семнадцать километров в день, на деле вышло иначе. Им пришлось сделать этот тяжелый переход в
