Отвержение
Это мощный способ воздействия на детей, направленный на получение от них желаемого поступка или поведения. Воздействие, не оставляющее ребенку выбора. Или я должен сделать так, как хочет мама, или я не принимаемый, отверженный, плохой.
Как это звучит в жизни:
— Уйди!
— Терпеть не могу такого грязного!
— Знать тебя не хочу. Говорить с тобой не хочу.
— Пока в комнате не уберешь, не подходи ко мне!
И это не обязательно даже произносить. Отвержение — в интонации, во взгляде, в жесте. Можно просто посмотреть или оттолкнуть его, и ребенок уже чувствует себя отвергнутым. В этом и суть метода — отвергнуть ребенка, оставить его в одиночестве, отчуждении, чтобы он, испугавшись, помучившись, осознав всю свою «плохость», изменил свое поведение.
Отвержение, по сути, — это тоже лишение возможностей, лишение мощное, работающее безотказно. Потому что я лишаю ребенка не возможности пойти в кино, не возможности посмотреть мультик. Я лишаю его своей любви, своего принятия. И это работает сильнее, чем любое лишение, чем физическое наказание, которое можно стерпеть. А за отвержением стоит: «Я не люблю тебя больше». И это очень страшно — остаться без любви и принятия мамы или папы. Поэтому дети очень болезненно переживают отвержение. Поэтому метод и «работает». За счет своей жестокости.
Я наблюдала такую ситуацию в плавательном бассейне, где ждала внука с тренировки.
— Мне трудно, мама… У меня не получается… Я не хочу сюда ходить…
Я обратила внимание на эти слова, потому что сама не так давно слышала их от своего внука. И сказаны они были тоже по поводу занятий в этом бассейне: «Мне так трудно… У меня не получается… Я не хочу ходить в бассейн…» И мы с дочерью обсуждали сложившуюся ситуацию.
Разрешить ему не ходить в бассейн — неправильно. Он должен понимать — чтобы научиться чему-то, нужно приложить старание, терпение. Но оставить ситуацию такой тоже нельзя, раз он так переживает, раз это для него сложно.
Проанализировав ситуацию, мы поняли, что сами ее создали. Дочь вернулась с ним из отпуска, когда группы были уже набраны и дети начали занятия. И ребенок попал в группу, где оказался самым слабым, неподготовленным. Естественно, он не чувствовал себя там комфортно, осознавая свою неуспешность на фоне других. Мы решили ему помочь, поддержать его, тем более что сами невольно «помогли» сложиться такой ситуации.
Мы решили поговорить с тренером, объяснить ему, что ребенок переживает, что ему нужна поддержка. Мы поддержали ребенка, заверив, что у него обязательно все получится, что это нестрашно, если что-то пока не получается — так бывает у всех людей. Но если человек старается и продолжает учиться — у него потом обязательно все получается. Мы хвалили его после каждого занятия: «У тебя есть сила воли, ты молодец, что продолжаешь заниматься. У тебя уже получается лучше. Тренер тебя хвалит, говорит, что ты стараешься». Спустя какое-то время все изменилось, и он стал ходить в бассейн с удовольствием.
Поэтому я и обратила внимание на слова: «Мне так трудно…» И подумала: не одному нашему тяжело заниматься. Я повернулась и увидела говорившего — мальчика лет семи. Мама, сидящая на диване рядом с сыном, который только что вышел после тренировки, с мокрыми еще волосами, и переобувался, — промолчала в ответ. И я подумала удивленно — что же она молчит, он же просит о помощи!
— Мне трудно, мама, — опять сказал мальчик, сказал очень трогательно, и слезы выступили на его глазах, — у меня ничего не получается, я не хочу…
Он не успел закончить фазу, как мама неожиданно отодвинулась от него в другой угол дивана и сказала холодным, жестким тоном, от которого у меня, что называется, мурашки пошли по телу (а каково было ребенку!):
— Я даже сидеть с тобой рядом не хочу после этого. — И отвернувшись от него, добавила презрительно: — Я даже смотреть на тебя не хочу после этого…
Она демонстративно повернула голову в сторону, как бы показывая, что ей действительно смотреть не хочется на
И ребенок застыл, просто окаменел. Потом виновато и тихо, не глядя на нее — боясь, наверное, снова увидеть ее неприступность и холодность, быстро оделся и сказал тихо, виновато: «Я готов, мама…»
Женщина встала и пошла — так же не глядя на ребенка, как будто его не существовало. Потому что, действительно, зачем ей такой ребенок? Ей нужен рекордсмен, кем она может гордиться! А зачем ей слабый, сомневающийся в себе ребенок? А ребенок поплелся за ней, еле переставляя ноги, поникший, просто пришибленный своей виной, тем, что он — «не такой».
И я подумала, глядя им вслед: теперь мальчик будет изо всех сил стараться. Чтобы получить одобрение. Чтобы получить принятие. Чтобы мама захотела на него смотреть. И он будет справляться с этой ситуацией в одиночку, преодолевая неудачи, будет напрягаться и тревожиться — и не находить поддержки. Будет переживать, страдать в своей отверженности. Так появляются тревожные, невротичные, неуверенные в себе дети.
Или, что возможнее всего, будет заболевать после тренировок или перед тренировками. Будет заболевать неосознанно — чтобы избежать травмирующей ситуации. И потом взрослые скажут: не пошло у нас плавание, здоровье не позволило.
Или он закроет свои чувства, ожесточится и докажет маме (чего она и хочет!), что он может. Докажет, сцепив зубы, ожесточившись. Но только никого в жизни это ожесточение и закрытость еще не делало счастливым. Успешным — да, результативным — да. Но счастливым — нет. Потому что счастье приходит к открытым людям с распахнутыми сердцами.
И я подумала с грустью: мы отворачиваемся от ребенка именно тогда, когда ему больше всего нужна поддержка. Именно тогда, когда он нуждается в нашей помощи, в поддержке его, в осознании собственных поступков, в одобрении, в успокоении, что он научится делать правильно — мы чаще всего и отвергаем ребенка. И даже сделали это отдельным методом воспитания, эффективным и таким жестоким.
И даже в таком жестоком воздействии мы, родители, опять-таки, умудряемся пережать, передавить свое воздействие, как делали это в применении других методов.
Я видела однажды действительно душераздирающую сцену. Среди бела дня между рядов вещевого рынка шла женщина, за руку которой цеплялась, плача во весь голос, девочка лет двенадцати. И мама с отвращением отталкивала руку ребенка, с ненавистью говоря:
— Отстань, я сказала, не трогай меня…
— Но мама! — отчаянно, размазывая по лицу слезы, кричала девочка. — Мамочка! — и опять хватала быстро идущую мать за руку. А та — опять отталкивала ее руку, как что-то мерзкое, и шла дальше. И девочка опять кричала, плача отчаянно и громко:
— Мамочка!.. Ну мама!..
И это было такое жестокое зрелище! И там, где они проходили, люди останавливались и провожали взглядами эту пару, и у всех на лицах читалось только одно — недоумение. За что мать так жестоко, на глазах у сотен людей отвергает ребенка!
Ни один ребенок не может опозорить родителей так, как родитель — ребенка.
Я тоже, потрясенная этой сценой, долгое время была под ее впечатлением и все думала — ну действительно, что такого страшного в принципе может натворить ребенок? За что его можно так жестоко отвергать?
Я перебирала разные варианты: может, девочка попросила что-то купить и не поняла отказа? Может, обманула? Украла деньги? Призналась, что плохо закончила четверть? Я дошла даже до почти невозможного в ее возрасте — забеременела?
Но какую бы причину я ни придумывала, каждая из них, я уверена — каждая требовала не отвержения, а наоборот, приближения к ребенку, чтобы понять вместе с ним, как это произошло и что теперь с этим делать.
Именно этого требуют все неприятные и сложные ситуации с детьми — именно поддержки ребенка в
