— Персонально? — насмешливо спросила Юля.
Доцент смешался.
— Можно, э-э… я помогу?
— Мы уже кончаем, — сказала Юля.
— М-да… — крякнул Паша.
— Митя! — вдруг крикнула Юля. — Где Митя?
— Тут. — Я сунул голову в дверь.
— Митя, открой две банки горошка. Они в холодильнике. Только бери большие.
Я занялся горошком. Атаров взглянул на меня.
— А, здравствуйте, я вас узнал.
— Что? — сказал я испуганно.
Меня спас Роман. Он появился на кухне, упер трубу в бок, как горнист, и продекламировал:
— Что это? — подозрительно спросила Юля.
— Моя новая поэма! — сказал Роман и гордо удалился.
— Мой брат оригинал, — заметила Юля.
Я поспешно открыл банки и выскользнул из кухни. Меня поджидал Роман.
— Пойдем. Не хотел тебе говорить, но я готовлю сюрприз. Ладно, тебе как другу. Главное, в клумбу не лезь.
— Не понял?
— Не лезь, говорю, в клумбу. А то начнешь рвать цветочки. Вчера ведь рвал? Я все видел!
— Люблю пионы.
— Люби на здоровье. Но сегодня забудь, а то взорвешься.
— Что ты мелешь?
Роман самодовольно усмехнулся.
— Фейерверк по системе Циглера. Все приготовил как надо. Старые рецепты надежнее современных. Сегодня вечером я дам фейерверк.
— Но при чем здесь клумба?
— Фонтан из клумбы, по Циглеру. Очень красиво. Ну-ка посмотри. Заметно?
Я обошел клумбу.
— Кажется, нет.
— В купальную ночь устраивали фейерверки. Мы возродим традицию.
— А что ты там заложил?
— Домашняя пиротехника, большой бенгальский огонь. Мы посрамим вайделотов, как янки при дворе короля Артура посрамил старого колдуна Мерлина.
Жарили на костре баранью ногу. Хозяйством заправлял Николай Гаврилович. Лидия Васильевна расхаживала со скептической улыбкой. Я заметил, что обо всем она говорит с иронией. Пробовал вступить с ней в беседу Паша.
— В этом году будет фестиваль?
— Ожидается.
— А вы поедете?
— Это уж как получится.
— Завидую я вам, свободным художникам, — Паша вздохнул.
— Свободных художников не бывает. — Лидия Васильевна беспрестанно курила. — Уж вам это пора знать, Паша.
— Ну как же… — Доцент наморщил лоб.
— Павел Петрович, помогите вынести стулья! — крикнула Юля.
Доцент поплелся в дом.
— Ну что, надоел? — спросила Юля. Лидия Васильевна пожала плечами.
— И ты, Митя, помоги.
На газоне перед клумбой расставили стулья. Нашелся один пюпитр, вместо других приладили плетеные кресла. Музыканты открыли футляры. Блеснув гибкими телами, на свет явились скрипки, виолончель и альт. Атаров обратился к крохотному виолончелисту:
— Яков Натанович, мы все поклонники вашего мастерства, давно мечтали познакомиться с вами. Если помните, мы даже приглашали выступить вас в училище, но вы не смогли приехать.
— Конкурс, — буркнул, нещадно картавя, маленький виолончелист.
— Мы знаем, что вы получили первую премию.
— Вторую, вторую, — раздраженно сказал виолончелист.
— Среди нас, разумеется, нет таких, которые могли бы подыграть вам достойно. Это Михаил Белкин, преподаватель училища. Это Маша Оленева, наша надежда. Самое слабое место я. Мы прихватили инструменты ил всякий случай, но никак не думали, что приедете вы, маэстро.
— Что сможем играть? — спросил маэстро нетерпеливо.
— Мы репетируем ре-минорный квартет Моцарта, Что касается первой и третьей части, то не рискуем, а вот andante могли бы попробовать. Как думаешь, Маша?
Смуглый румянец проступил на ее щеках.
— Я боюсь, — сказала она. — Может, лучше до-мажорный?
— Ну перестань, Маша. Мы же не на концерте. Ну ошибемся разок, другой. Не прогонит же нас маэстро?
— Ладно, ладно, — сказал виолончелист. — Давайте.
— Итак, andante? — сказал Атаров.
Раскрыли ноты. Тишину летнего вечера нарушили диссонансные звуки настраиваемых инструментов. Мы с Романом уселись на траве. Юля устроилась в кресле. Лидия Васильевна стояла, прислонившись к сосне. Николай Гаврилович, киношники и Паша расставили складные стульчики. Солнце уже касалось зубцов дальнего леса. Оно было мягким, туманно розовым. В воздухе стояло томное марево. Но вот они подняли смычки, замерли на мгновение, и музыка полилась. Она была под стать угасающему дню. Медлительно плавная и печальная. В ней тоже все угасало. Музыка расставания. Я поднял глаза в небо и увидел плавно кружащую птицу. Она словно слышала музыку, ее полет вторил движению мелодии. Расправив крылья, она то ниспадала, то поднималась вверх. Одинокая птица в светлом вечернем небе. «Мама, — прошептал я, — мама…» Музыка все изменила кругом. Каждый предмет, каждое дерево наполнились новой жизнью. Даже деревянный истукан Купала принял мечтательный вид. Но я старался смотреть в небо. И боялся, что на глазах выступят слезы. Я сжимался, делал глубокие вдохи. Борьба с собой мешала мне слушать, А птица все парила и парила. Скорбно. Одиноко.
Внезапно раздался стук брошенного смычка. Музыка оборвалась. Я увидел, как с горящим лицом быстрым шагом Маша уходит в дом.
— Ну, ну, — сказал виолончелист. — Бывает. А вообще девочка неплоха. Ей надо учиться.
— Позвольте вас поблагодарить, маэстро — сказал Атаров.
Роман вдруг бурно захлопал в ладоши.
— Браво! — крикнул он. — Оленева, бис!
— Можно какое-нибудь трио, — сказал виолончелист. — Весь вечер впереди. А вообще хочется есть.
— Прошу на охотничий ужин! — сказал Николай Гаврилович. Явились соседи. Вострый Глаз, Фарафоныч и художник Витя. С ними пришла невзрачная молчаливая девица в длинном до пят кимоно. Гарниром к бараньей ноге были неторопливые разговоры. Музыка на природе звучит удивительно органично. А также в старых соборах. Вы были в Риге? Самым объемным считается звук Реймского собора.
