— Ну что ты, Жаннетта! Ведь теперь иные времена — республика, воина вот-вот кончится. Она не нужна нам, — возразила Катрина.
— Вы обе молоды и ничего не помните. А тот, кто пережил лето тысяча восемьсот сорок восьмого года, не может быть спокоен. Революция тяжела и опасна, как роды. Может родиться и мертвый ребенок.
— Но ведь обычно новорожденные живучи, — запротестовала жена Дюваля.
Громкий стук в дверь прекратил разговор. В комнату с шумными приветствиями вошли рабочий- красильщик Бенуа Малой, упитанный крепкий парень, отбывавший недавно, так же как и Дюваль, тюремное заключение за принадлежность к Интернационалу, и худощавый, узколицый чеканщик Толен. Он достал из кармана широкой, навыпуск, клетчатой блузы бутылку вина.
— О-ла-ла! Багровое бордо! Такое мы пили только до войны. Вот удача, право, — у нас будет настоящий пир, — воскликнула бойкая жена Дюваля. Рыжая челка растрепалась на ее низком лбу.
Но ее муж и Сток холодно встретили появление Толена. Он пришел незваным. С некоторых пор в секции к ному стали относиться с недоверием. Это был весьма скрытный человек с лицом, чем-то напоминавшим крысу. Толен часто и запросто посещал Жерома Бонапарта, близкого родственника свергнутого императора, прозванного Плонплоном, который в течение многих лот изображал из себя рьяного поборника республики и заигрывал с противниками цезаристского режима. Весьма богатый и чрезвычайно похожий на Наполеона I, он не терял надежды с помощью подкупа и демагогии занять когда- нибудь престол.
Жаннетта позвала всех к столу, торопя приступить к ужину.
— Где же твой постоялец Врублевский? — спросил Стока Серрайе. — Этот поляк стоит многих французов и заслуживает полного доверия.
— Л это теперь главное, — добавил литейщик Дюваль многозначительно, скосив глаза на Толена.
— Задержался у соотечественников. Они тоже празднуют рождение нашей республики, — живо отозвалась Катрина и тотчас же залилась румянцем.
— Понятно. Наш доблестный офицер достоин любви хорошей девушки. Как знать, не появится ли у Жана и Жаннетты скоро новый родственник, — хитро улыбаясь и добродушно посмеиваясь, заметил Малон.
— Вовсе нет. Врублевский просто наш друг и занимается со мной грамматикой, — еще больше смутившись, пролепетала девушка.
— Значит, будущий зять. С родственниками, кто бы они ни были, хорошо только одно — лежать рядом на кладбище. Можете мне поверить, — вдруг изрек Толен, вызвав, однако, но смех, как того хотел, а тягостное недоумение.
— Неправда, — вмешалась Жаннетта, — плохо, когда нет родных.
— Родня. Да это клад. О-ла-ла! У кого же тогда оставлять ребенка, когда, к примеру, надо отнести мужу в тюрьму передачу, — добавила жена Дюваля, развеселив всех собравшихся.
— Что у кого болит, тот о том и говорит. Теперь уж меня больше не схватят, малышка, — отозвался литейщик.
— Но зато если поволокут, то уж на расстрел, — жестко вставил Толен.
— Нет, шутишь. Мы дешево не дадимся. Всех не перебить и несдобровать тому, кто посягнет на республику. А впрочем, к черту мрачные разговоры. Выпьем, товарищи, за Интернационал, за победу революции! — громко объявил Сток и добавил: — Да, братья, пора думать о том, как рабочему взять власть. Варлен уверен, что час наш пришел.
— Это неизбежно, — заметил Малон, поднимая бокал. — Чем скорее, тем лучше. Итак, за Свободу и Равенство!
Все чокнулись и принялись есть с явным аппетитом. Неслышно открылась дверь, и на пороге появился широкоплечий мужчина среднего роста.
— А вот и Валерий, — искренне обрадовались хозяева и гости.
Врублевский подошел к столу. Это был светлый блондин с пышными вьющимися волосами, откинутыми назад с большого выпуклого лба. Кожа на его лице стала рябой от недавно перенесенной оспы, но крупные, строгие черты его были очень привлекательны и отражали волевой, прямой характер. В осанке и походке Валерия была та особая подобранность и стройность, которые присущи обычно военным. В свое время он учился в Виленском шляхетском учебном заведении. После окончания Петербургского лесного института, где Врублевский приобщился к учению русских революционных демократов, он уехал в Гродненскую губернию. Общительный, терпеливо-внимательный к людям, Врублевский стал неутомимым пропагандистом борьбы с царизмом среди белорусских крестьян. Польским революционерам было очень важно завербовать для подготавливаемого ими в строгой тайне восстания надежных людей, которые в нужный момент смогут помогать повстанцам, доставляя патроны, снабжая их провизией, скрывая от преследователей в дремучих чащах непроходимых лесов.
В 1863 году, когда поляки поднялись на своих притеснителей, Врублевский командовал повстанческим отрядом. Он оказался превосходным военным руководителем, рьяно преданным народному делу. Восстание было жестоко подавлено. Многие друзья Врублевского погибли — кто в боях, кто на виселице. Сам он, дважды раненный, был вывезен за границу в карете одной смелой патриотки. Оправившись, Валерий переехал в Париж. В изгнании Врублевский бедствовал. Довольно долго он добывал пропитание, работая в мэрии: чистил и зажигал по вечерам газовые фонари на улицах, а на рассвете гасил их. Но это было не худшее время в его жизни. Он изучил Париж, его людей, их нравы, особенности, беды, освоил в совершенстве чужой язык. У него появилось много друзей среди тех, кто, подобно ему, тяжелым трудом зарабатывал кусок хлеба. Бодрость никогда не покидала молодого поляка. В свободные часы он прилежно изучал военное дело и добился даже того, что посещал школу генерального штаба.
— Революции в наш век неизбежны, и для победы им потребуются надежные знатоки военного дела, — уверял Врублевский.
Он освоил типографское дело и поступил на работу в издательство, где выпускали книги также и на польском языке. В это время его подстерегла и свалила свирепствовавшая в Париже оспа. Он перенес ее один, в своей каморке со свойственным ему стоицизмом, лечась только по собственной методе и наотрез отказавшись лечь в госпиталь, где была высока смертность.
«Животные, — размышлял Врублевский, — перестают есть, когда тяжело заболевают. Они покорно ложатся, отказываясь от пищи, очевидно для того, чтобы облегчить организму борьбу с раздирающей его инфекцией и не отвлекать кровь к желудку. Инстинкт ближе к нашей физической природе, надо к нему прислушиваться».
За все время своей мучительной болезни он ничего не ел, а пил в большом количестве только теплый чай. Воля к жизни победила, он выздоровел, но кожа на его лице отныне напоминала кожуру земляных орехов.
Все годы пребывания во Франции Врублевский был одним из наиболее видных деятелей левой части польской эмиграции. Его любили за твердость убеждений, скромность, душевное благородство и самоотверженность.
— Я, — говорил Врублевский, — демократ по убеждению, по духу и но крови, по своему прошлому, по всей своей деятельности. Я не могу ни жить, ни умирать за иную Польшу, чем та… где господство человека над человеком уступит место торжеству свободы, разума и права, где невежество исчезнет перед яркими лучами всеобщего просвещения, а нужда — вследствие добросовестного распределения общественных доходов. Все для народа и через народ. В этом лозунге заключен не только политический идеал нашей родины, но и средство для его осуществления. Все для народа — это значит: свобода личности и коллектива, возникающая из права и возможностей развития у человека всех способностей в области интеллектуальной и политической.
Глубоко преданный идее демократии, Врублевский, однако, не понимал решающего значения классовой войны, он не различал те силы, на которые должны были опереться революционеры в борьбе за свободную и независимую Польщу. В этом сказалась свойственная всем буржуазным демократам, к которым он себя причислял, ограниченность.
Весной 1870 года Валерий Врублевский снял угловую комнату у Жана Стока и почувствовал себя
