София вышла в кухню. Джейн сидела за столом и пыталась нарезать овощи. Готовить она не умела в принципе. София поставила в духовку запеченный картофель, который привезла с собой, поцеловала сестру и села рядом с ней, наблюдая за тем, с каким трудом Джейн нарезает огурец кубиками. Кубики получались очень разными по форме и по размеру. Джейн, едва справляясь со злостью, подтолкнула разделочную доску старшей сестре, и та с готовностью принялась за дело.
— Где вы были? — спросила София.
За ужином в воскресенье обычно собирались София с Альбертом и мама Ивонна с Томом. Джейн и Хесус приезжали, когда им взбредет в голову. У них не было никакого четкого расписания, и тем радостнее было их видеть, когда они появлялись.
— Нигде, то тут, то там, — проговорила она и покачала головой. — Даже не знаю.
Джейн сидела, облокотившись рукой о стол и подперев щеку ладонью. Эта поза, кажется, действовала на нее успокаивающе. Она молча наблюдала за Софией, нарезавшей овощи.
— Посмотри на меня, — сказала она.
София повернулась к ней.
— Ты что-то с собой сделала?
— Сделала? В каком смысле?
— Со своей внешностью.
Сестра покачала головой:
— Нет. А почему ты спрашиваешь?
Джейн внимательно оглядела ее.
— У тебя совсем другой вид. Какой-то воздушный, радостный.
София пожала плечами.
— В твоей жизни произошло что-то особенное? — допытывалась Джейн.
— Да нет.
— Ты с кем-то встречаешься?
София снова покачала головой, но Джейн не сводила с нее глаз.
— Признавайся! — прошептала она.
— Ну, может быть.
— Может быть?
София подняла глаза на сестру.
— А кто он?
— Пациент. Бывший пациент, — тихо проговорила София. — Но мы встречаемся не в том смысле.
— А в каком смысле вы встречаетесь?
София улыбнулась.
— Даже не знаю…
Она пересыпала нарезанные овощи в большую салатницу. Получилось небрежно, София потянула руку, чтобы исправить, но остановилась. Ей претила та роль девочки-умницы, которую она невольно начинала исполнять в стенах этого дома. Джейн сидела все в той же позе, наблюдая за Софией. Внезапно она буквально подскочила на месте.
— Боже мой, ведь мы ездили в Буэнос-Айрес! Просто не пойму, что на меня нашло. Я какая-то бестолковая. Мы навещали братьев и сестер Хесуса. Домой вернулись только что… В четверг.
Название дня недели она произнесла с сомнением, но потом, похоже, решила, что оно соответствует действительности. Джейн была совершенно богемной личностью. На первый взгляд могло показаться, что она играет, что-то из себя изображает — однако это не соответствовало истине. Она была просто очень разбросана — и всегда полна радости и энтузиазма. Это многих от нее отпугивало — пугливые считали ее неестественной и осуждали. Зато смелые любили ее, как могут любить только смелые люди.
Они собрались все вместе — Ивонна и Том во главе стола с двух сторон, остальные расположились между ними. Ивонна приготовила роскошный ужин — это у нее всегда отлично получалось. Трапеза прошла под тем же знаком, что и обычно, — разговоры ни о чем, смех и молчаливое сосредоточение каждого, чтобы сдержать чувства и не дать выплеснуться какой-нибудь старой обиде или недоразумению.
После ужина София и Джейн уселись в двух плетеных креслах на веранде. Хесус удалился в библиотеку, где погрузился в какой-то англоязычный роман. Альберт сидел на втором этаже, играя в карты с Томом под звуки «Гольдберг-вариаций»,[11] которые Том включал на старом дребезжащем проигрывателе, как только предоставлялся случай.
Сидя на веранде в тепле инфракрасного обогревателя, сестры выпили и проговорили до глубокой ночи. Поначалу Ивонна пыталась подкрасться к ним — делала вид, что у нее какие-то дела, держалась возле двери, ведущей на веранду. Несколько раз им удавалось застукать ее, она лгала, отказываясь признаваться, что подслушивает. В конце концов сверху спустился Том и попросил ее оставить дочерей в покое.
Сколько София помнила, Ивонна всегда страдала повышенной нервозностью. После смерти Георга у нее обострилась истерия. Из улыбающейся домохозяйки она превратилась в суровую эгоистку, и весь привычный уклад семьи рухнул. Джейн и София оплакивали отца, но горе Ивонны стояло как бы выше их горя. У нее случались резкие перепады настроения — от озлобленности и депрессии она вдруг переходила в иное состояние и начинала требовать от дочерей любви и понимания. Джейн и София не знали, как им себя вести, их отношения с матерью изменились до неузнаваемости и строились теперь на каком-то смутном представлении о том, что за мамой надо присматривать и ухаживать. Ухудшились и отношения между сестрами. Нездоровое поведение матери встало между ними как барьер. Они редко чему-то радовались вместе, больше сидели по своим комнатам или конкурировали за материнское внимание.
Но затем в их жизни появился Том. Они переехали на его виллу в нескольких кварталах от их дома. Это была большая вилла с большими окнами и огромными картинами на гигантских стенах. В кроватях вишневого дерева лежали толстые белые перины. Том отвозил их в школу на своем зеленом «Ягуаре» со светло-коричневыми кожаными сиденьями, пахнущими табаком и мужской парфюмерией. Ивонна сидела дома и рисовала бездарные картины. Со временем она преобразилась, справилась со своим горем и снова стала почти нормальной матерью, однако никак не желала отказаться от роли жертвы, с которой так свыклась.
С годами, когда Ивонна стала стареть, София снова начала нежно относиться к ней — после очень долгого перерыва. Иногда Ивонна могла быть мудрой, человечной и внимательной — тогда София узнавала в ней свою маму. Но зачастую та вела себя так, словно в ней вновь рвалась наружу прежняя, не до конца исследованная сторона личности, — истерия, раздражение, нездоровое любопытство, страх оказаться не у дел, боязнь потерять незримый контроль над чем-то. За несколько недель до того она зашла к Софии на чашечку чая и спросила дочь, как та себя чувствует. Вопрос возник непонятно откуда и застал Софию врасплох. Поначалу София по привычке ответила, что все в порядке — но потом увидела по глазам матери, что та спрашивает совершенно искренне. Это заставило ее остановиться и задуматься — сама не понимая отчего, она вдруг расплакалась. Ивонна обняла ее. У Софии возникло двойственное чувство — это было и приятно, и странно, однако она позволила себе эту минуту слабости в объятиях мамы, в рыданиях над чем- то, чего сама до конца не понимала. Словно отпустило какое-то внутреннее напряжение — вероятно, мама Ивонна поняла что-то, что может понять только мать. После этого София почувствовала, что на душе у нее стало гораздо легче. Больше они никогда не вспоминали об этом эпизоде.
Инфракрасный обогреватель на веранде и вино в жилах обогревали как бы с двух сторон, создавая изумительную концентрацию тепла. Они выкурили на двоих пачку сигарет, которые нашли в морозилке. Ивонна всегда прятала там сигареты для гостей, а сестры всегда их оттуда таскали. Они выкурили одну за другой все сигареты и вызвали такси, которое привезло им еще пачку и два пакетика соленой лакрицы. Том прошел мимо в пижаме и поохал по поводу того, что они выпили вино, которое он хранил много лет. Сестры расхохотались, чуть не задохнувшись от смеха. После этого они впали в сентиментальные воспоминания о детстве — запах тостов и чая в кухне на даче, дни на пляже у скалы и деликатные вопросы бабушки, укреплявшие в них веру в себя.
Затем они заговорили об отце — и тут повисла пауза. Так всегда случалось, когда разговор заходил о нем. Словно онемев, они сидели и недоумевали, почему же он так рано ушел от них. Папа Георг был добр,
