понимает? У-ужас. И неужели — любит?.. иначе зачем?.. Но как она может любить?! Виделись всего два раза. Или им, девчонкам, все равно? Лишь бы замуж! Закрыть глаза? Не думать о завтрашнем? Вернуться к ней? Ведь ждет гражданка. Я, как Архимед, всплыву в ее обильных слезах. У-ужас!»
Кто-то вышел в темноте из подъезда. Хрустов быстро отступил в сторону, но его увидели, это был зоркий, одинокий Васильев в шубе и в меховой кепке, по случаю некоторого потепления. Он курил.
— A, Хрустов, — удивился он. — Ты ко мне?
— Нет! — дерзко ответил Хрустов, готовый сквозь землю провалиться, только не разговаривать сейчас с таким уважаемым, честным человеком. — Раз, два, три, четыре, пять… вышел погулять.
— Чем-то расстроен?
— Думаю о соцсоревновании! Дышу озоном стройки.
— Да куда же ты? — огорченно позвал его Васильев. — Постой немного. За мной сейчас машина придет, покурим вместе. Лев Николаевич!
Хрустов потупился. Ему было стыдно.
— А знаете, — заговорил он первое, что пришло на ум, — давайте… на мраморной горе вырубим из камня голову! И не какого-нибудь там великого человека, это в Америке — президенты из скалы смотрят, а у нас — просто строителя! Метров двадцать в диаметре! Представляете? Летят самолеты… Памятник на века! Над Саянами — голова из красного мрамора. Дайте мне взрывников — я сделаю!
— Интересно, — сказал Васильев. — Когда-нибудь… может быть…
Хрустов усмехнулся, у него дергались губы. Он сейчас был сам себе противен и жалок.
— Простите, Альберт Алексеевич, ерунда все это. Я неудачник, а вы железный Васильев. Вам не понять. Что Сенека-то говорил?! То-то. — Хрустов уже не мог остановиться — он что-то бормотал, вздрагивая, всхлипывая, как в истерике. Васильев удивленно, может быть, даже с гримасой разочарования слушал его. Возможно, он прежде надеялся, что Хрустов умнее. Лева сам прекрасно понимал сейчас, что городит глупости, но его несло. — Почему не везет? Права шоферские получил — разбил машину. На машиниста крана сдал — голова кружится… Могу только как гриб — на матушке-земле! Альберт Алексеевич, а что нужно сделать, чтобы такому грибу Героем труда стать? Я понимаю, работать-работать-работать… Но вот вам приходит разнарядка: столько-то медалей, столько-то орденов… и два-три Героя. Может, вспомните при случае? Русый, холостой., комсомолец… не одних ведь женатых туда? А то кому я нужен незнаменитый? Даже билет в кино без очереди не дают! Да я шучу, шучу… А в замы не возьмете? Я бы своей легкомысленностью вас удачно оттенял! Шучу, шучу!
— Вы устали, — сдержанно ответил Васильев и сделал шаг в сторону. Возле него остановилась легковая машина, нутро ее засветилось малиновым бархатом и погасло. И «Волга» укатила.
«Вот и все, кончилась наша дружба, — подумал Хрустов. — К чему приводит недержание языка. И с этой стороны теперь ущелье. Пора и мне идти, деваться больше некуда. Только к ней. Забыться. Добровольцем. А потом нырять под лед — тоже добровольцем. Документ, удостоверяющий право на эту работу, я перерисую у Климова. Делов-то! И — прощайте, звезды! Поплюйте на меня, звезды! Не признаваться же Танюхе, кто я такой на самом деле…»
Хрустов поднял голову, посмотрел — где тут окна проклятой квартиры, за которыми его ждет девушка. В окнах не было света. «Наверно, легла. Бедная Таня. А может, она — моя судьба?»
Но тут из-за угла дома с грохотом выскочил грузовик с одной горящей фарой, резко остановился, завизжав тормозами, из кабины выпрыгнул Майнашев:
— Еще отин! — закричал он с радостным отчаянием в голосе. — Лева, милый, лезь в кузов… Катим в котлован! В третьей смене, сам знаешь, половина гриппует…
Хрустов растерянно и жалко улыбнулся. Он не особенно противился.
— А как же? Таня приехала… ждет…
Майнашев щелкнул пальцем, как картежник:
— Успеешь еще! Много-много раз! Пошли-пошли! Пыстро!.. — Он подтолкнул Хрустова сзади, и тот заскочил в кузов, в брезентовый коробок, где уже сидели, зевая и сумрачно глядя на Хрустова, парни, в том числе и Борис, и Леха-пропеллер, и Серега. — Поехали!..
— А где дядя Ваня?
— Еще не вернулся, — отвечал Серега.
«Вот, люди серьезным делом заняты, рискуют. А ты?.. Утром вызволю ее, что-нибудь придумаю. Или честно о себе расскажу».
Из котлована, забежав в пустой штаб, он через дежурную дозвонился в восемнадцатую квартиру и услышал голос Тани, который ему показался самым родным на свете:
— Милый, ты? А я жду! — и Лева подумал, не сделал ли он великую глупость, убежав от нее, или это как раз мужественный, честный поступок.
— Где же ты?
Хрустов хрипло забасил в ответ:
— Никуда не выходи! Эпидемия гриппа! Я поднял народ! То есть, здоровых поднял, а больных уложил. Сейчас заседание штаба, уровень воды в Зинтате растет катастрофически… Спи, я тебя под утро сам разбужу!
— Понимаю, — очень тихо отвечала Таня. — Скорей разбуди. Бедный мальчик… — И раздались короткие гудки, словно писк птицы. — Пи, пи, пи…
Хрустов стоял оцепенело, прижав ледяную трубку к уху. Холод трубки словно в мозг проникал. Что он еще мог сказать Тане? Все шуточки забылись. Но иначе он не мог.
Так делали иногда люди — уходили в сторону, думая, что поступили благородно, и тем самым ввергали своих близких в еще большую беду…
…ютились в палатках, в двух-трехслойных, с железными печурками, с пришпиленными к брезентовым стенкам изображениями киноактрис. В матерчатых домиках стоял зеленый полумрак, пахло цветущим от сырости хлебом с белесой корочкой (кстати, ученые на основе гниения и образования грибков изобрели знаменитое лекарство пенициллин), в палатках мигали и чадили свечи, бренчали гитары и слышались нарочито хриплые песни про дым костра. Чудесно!..
Но подросло и новое поколение строителей, которое хотело жить с первого дня в общежитиях и даже квартирах с ванной и телефоном, и пришлось строить дома хотя бы с титанами…
Так миновало несколько лет. Строительство то замирало, то снова устремлялось вперед под крики «Ура!». Вот буркнет кто-то в правительстве, что ГЭС устарели, что их ток не окупит стоимости залитой морем тайги, убитой рыбы (не может же она проскочить на нерест через плотину!), кто-то скажет вот так — и стройка затихнет. Но потом победит другое мнение — и снова везут железо и людей, люди обнимаются с железом, наливают в него бензин — и вновь разваливаются горы, содрогается земля, и русло реки
