стопоре, кивавший всему, что говорил Титов, теперь ведет свою игру. «Смотри, Альберт, жизнью рискуешь». — «Знаю-знаю», — как бы отвечал ему взглядом желтолицый Васильев.
Молодые парни в свитерах и ватных штанах устроились за столиком, Помешалов поил их чаем с водкой, в углу были свалены железные и резиновые доспехи, с них, звякая, сползали ледяные пластинки. Инструктор Саша Иннокентьев, улыбаясь кривоватой улыбкой из-за шрама на подбородке, перебирал шланги, оглядывал скафандры, их стекла, клапаны. Когда вошел Васильев, вскочил Головешкин, ловкий парень с вытаращенными глазами.
— Ну, как? — Васильев пожал ему руку. — Рыбы много?
Водолазы засмеялись, второй, уже слегка пьяный, икнул, закивал:
— Х-ходят, руками лови.
Головешкин нахмурился, словно бы собирался с мыслями, он понимал, что не на шутку Васильева должен отвечать. Коля, конечно, уже передавал свои впечатления новому начальнику штаба, но явились руководители стройки и еще один грузный мужчина, тоже, наверное, большой начальник.
— Лед, — сказал Головешкин. — Вроде мармелада — слоями, шарами. И не заглянешь. Надо бы пониже.
— Висим, как воробьи на ветке, — поддержал Михаил Петров. — Этого мало, чтобы понять.
Васильев молча показал кулак.
— Да ясно, — вздохнул Петров.
— Я думал — дернет и закрутит! — оживился Головешкин. — Сжался весь, но тихо.
Васильев пристально посмотрел ему в глаза.
— Нет течения?
— Ну, чуть. Надо бы все же поближе к дыркам… Там и фонарик Ивана Петровича светится. Особенно ночью посмотришь — еще горит.
— Горит?
— Ну.
— А еще что-нибудь видно?
Головешкин понимал, о чем спрашивает Васильев. И не мог знать, обрадует своим ответом начальство или нет. Но он честный перенек.
— Вроде топляки стоят… тени всякие. Посмотреть бы.
— Одна баба посмотрела и не смогла больше спать из-за своей впечатлительности, — усмехнулся Альберт Алексеевич. — Прошу извинить за неточно переданный сюжет.
Все помолчали.
— Товарищи, — продолжил Васильев противным самому себе скрипучим голосом. Истину всегда трудно излагать. — Мы с Александром Михайловичем давно поняли, что произошло перед донными отверстиями номер десять, девять, восемь, семь, шесть. Гидродинамика такая. — И он выложил свои соображения, не обращая внимание на то, как округлились глаза и посерело лицо у Титова.
Для водолазов же, судя по всему, слова начальника не стали новостью.
— Однако, оснований для паники нет, — добавил Васильев все тем же скрипучим, железным голосом. — Когда опасность объяснена, уже не страшно. Вода прибывает, но медленно. Будем искать выход. Ну, глянем еще между четвертой и пятой дыркой. Там может быть вихревое течение слева направо. Но решение лежит не здесь, дырки никак не расширишь, это не швейцарский сыр.
Саша Иннокентьев кивнул. Титов стоял, не зная, что сказать. Секретарь обкома угрюмо опустился на коньчик самодельной скамейки, освободившийся от Головешкина. Видимо, только теперь до него дошло, в какой трагической ситуации оказалась стройка.
«Титов теперь вынужден будет поддерживать меня, — думал тем временем Васильев. — Я спас его от позора, а может быть, и от судебного разбирательства». Но зная, насколько вероломен и неверен Александр Михайлович, Васильев обернулся к секретарю обкома и с покорным видом произнес:
— Григорий Иванович, мы, мы виноваты, не доглядели, я в первую очередь. Шут знает эту реку, я такие в Средней Азии не встречал. Там брюнетки, бурные, но мелкие. — Альберт Алексеевич хмыкнул. — Не думал, что хладнокровные блондинки могут быть столь коварными.
— Река не при чем, — возразил Семикобыла, тяжело поднимаясь со скамейки. — Если бы не такие морозы… не прохватило бы до дна. Вон на Севере, я видел, авиаторы делают на озере посадочную полосу — выкачивают воду и льют сверху на лед. Так они пару недель качали. А было бы под сорок, озеро само бы стало, как леденец.
Наступило молчание. Слова секретаря обкома можно было воспринимать как некую индульгенцию руководству, и прежде всего Титову. Но честолюбивый Александр Михайлович, прекрасно понимая мысли коллег, вскричал:
— Башенный кран ему в глотку, этому Зинтату!.. В глотку, в зоб!.. Простите, Григорий Иванович.
— Ничего, — отозвался секретарь обкома. — Здесь свои.
— Но мы-то котлован спасали! — рычал Титов. — Людей! Если бы не отсыпали косу, пришлось бы дамбу наращивать… это сколько ненужных затрат… десять миллионов сэкономили, Григорий Иванович! — Он криво улыбнулся Васильеву, словно зуб болел. — Красиво… благородно… — Но, конечно, не договорил.
Васильев хмуро тронул его за руку.
— Ну, ну, Саша, что вы? Будем думать. Я уже сказал, какой предлагаю выход…
Не дослушав, Титов скрежетнул зубами и выскочил из палатки.
— Страдает, — объяснил Григорий Иванович. — А как же иначе, хлопцы?
Павел Иванович Понькин вздыхал и крутил головой.
«Устал я что-то, — подумал Васильев. — Шум в голове, будто рядом все время водопад работает. Теперь сосредоточиться бы надо, рассчитать всё поточнее…»
— Саша, — обратился Васильев к молча работавшему в углу Иннокентьеву.
— Айя? — почти по детски откликнулся инструктор водолазов и вскочил.
— Вы взрывными делами занимались?
— Понял, — ответил Иннокентьев. — У меня есть удостоверение взрывника. Я в геологии работал.
— Взрывники и у меня есть, — ответил Васильев. И показал рукой на скалы. — Но мы имели дело до сей поры только с камнем. С гранитом, мрамором. А вот лед направленно колоть не приходилось?
Саша Иннокентьев покачал головой.
— Боюсь, Альберт Алексеевич, лед в воде не будет адекватен льду на воздухе. Здесь-то он еще как камень может поддасться… а там… Кстати! А если попробовать пневматическими молотками?
Васильев усмехнулся.
— Красиво на одном отдельно взятом метре. Но вспомните, с какими объемами мы имеем тут дело. Нет. Взрывы и только. Подумайте.
— Можно! — вдруг обрадовался Иннокентьев. — У нас есть специальные подводные пневматические машинки эс-мэ-эр-дэ-тридцать два-э… позвоним в Иркутск — самолетом тут же вышлют. Реверсивная и сверлит… Очень точно можно заложить взрывные патроны…
— В воде?! — хмуро улыбался начальник стройки. — И что, бикфордовы шнуры протянуть?..
— А, да… — сконфуженно замолчал инструктор водолазов. — А если… есть какие-нибудь бомбы у военных с точным вектором удара?
«Это ближе к делу, да кто даст? Да и как себя поведет плотина… Неужели все-таки лучший выход — дождаться весны… поднимется вода… насыпная коса, конечно, свою службу сослужит — встретит грудью и размолотит ледовое поле перед собой, но перевернутый айсберг между нею и плотиной? Вся эта начинка, „мармелад“, закостеневший за зиму? Он поднимется на полой воде… и… если „дырки“ не откроются… А как им помочь открыться? Никак».
— Павел Иванович, — вдруг обратился Васильев к Понькину. — Не дашь мне свое ружьишко? Да не бойся, не застрелюсь! — Альберт Алексеевич загыгыкал, смешно засмеялся, глядя на старика (он умел всяко смеяться). — В тайгу схожу, подумаю. В верховья Зинтата.
— На охоту? — Понькин глянул на угрюмого секретаря обкома и перепугался. Ему, Понькину, придется остаться за Васильева? В такие дни?
