Да пой же ты!
Хрустов не пел, молчал.
— Эх ты!
Я постучался в дверь и зашел. Хрустов плакал в углу, сидя в кресле, опустив голову. Никонов стоял с рюмкой в руке, на лацкане пиджака у него сверкали два ордена — с крестом и государственный… и когда успел пришпилить?
— А, Родя? Давай со мной. Лёвка картину гонит… больной… а у меня-то инсульт был, это тебе не инфаркт… мозги дороже…
И чего он распелся, чего разгулялся?! Делать было нечего, я чокнулся с Сергеем Васильевичем.
Зазвенел телефон. Никонов снял трубку.
— Слушаю. А, ты? — Никонов глянул на Хрустова, потом на меня. — Да ничего, так, по душам… А где вы? Понял, базара нет. — Положив трубку, Сергей Васильевич пояснил Хрустову. — Посиди тут покуда… и ты, Родион… у нас дельце минут на пять… насчет полета в тайгу…
— В какую тайгу?! — кажется, только сейчас до Льва Николаевича дошло, что разговоры про то, чтобы выбраться на природу, вполне серьезны. — С ума сошли! Пир во время чумы! Тут такое может случиться…
— Хуже, чем случалось, уже никогда не случится! — бросил Никонов и глянул на меня. — Сейчас придем.
Оставшись с Хрустовым, мы долго молчали. Я вспомнил, что до сих пор не дал знать домой, что добрался, что жив-здоров.
— Как ты думаешь, могу отсюда позвонить? — спросил я у Льва Николаевича. — Не рассердится Туровский?
Хрустов вяло махнул рукой. Он думал о своем.
Я набрал код своего города, номер домашнего телефона и услышал голос жены.
— Наконец-то! Вы там запили, что ли?
— Перестань, — упрекнул я Аню. — Тебе не идет такой тон. Ты же не Елена! Мы здесь о жизни говорим, прилетел Сергей Никонов. Все хорошо. День-два — и я дома…
Положив трубку, я увидел — на меня напряженно смотрит Хрустов.
— А Елене Николаевне ты можешь позвонить?
— Что, худо? — я испугался за него. Он был бледен, часто дышал.
— Нет. — Он сжал кулаки. — Позвони. Она многих лечит.
Елена оказалась дома. Услышав от меня, что я в Саянах, сама попросила немедленно передать трубку Хрустову.
Какое-то время он понуро слушал ее поучения (до меня доносились лишь невнятные, веселые вскрики ее), а потом все же перебил:
— Простите… Елена Николаевна… а у вас… у вас священники лечатся? Ну, чтобы солидный… архиерей… Что?! Где?! Так это же рядом. — И пояснил мне. — В Минусинске… — И в трубку. — Понимаете… поймите… есть тут одна пара молодых людей… нет, не геи, тьфу… парень и девушка, легкомысленно зашли в церковь и обвенчались… а сейчас… Слушаю. — И по мере того, как он слушал врача, лицо его меркло. — Извините.
Хрустов положил трубку. Я понял, что моя свояченица четко объяснила ему всю нелепость и невозможность затеи развенчать молодоженов. Причем, я думаю, она сразу сообразила, какие именно эти молодые люди. Во всяком случае, кто таков жених.
— Она сама верующая… — растерянно пробормотал Лев Николаевич. — Не думал, с ее-то характером…
И мы снова замолчали. О чем-нибудь поспрашивать его? Я не решился.
Включил телевизор. Выступали юмористы, нарочито гундосо о чем-то говорящие люди.
— Выключи!.. — прорычал Хрустов и закрыл лицо руками.
Прошло, наверное, не меньше получаса, пока, наконец, троица начальников — краснолицых, довольно злых на вид — вернулась в «монплезир».
— Поехали. Спать хочу, не могу, — пробурчал Никонов.
— Верно, утро вечера мудреней, — изрек Ищук. — Да и в тайге без лишних ушей легче говорить.
— А здесь какие уши?! — пожал плечами Туровский.
К счастью, они не покосились ни на меня, ни на Хрустова. Да и какие мы им соперники в их прожектах…
Над Вирой дождь еще сыпался, теплый и редкий. Молнии продолжали сверкать, но далеко, в северной стороне, громы катились долгие и глухие…
Ищук уехал на своей машине, Туровский в джипе отвез нас троих — Хрустова, Никонова и меня — на гору, к дому, где живет Хрустов.
— Ну? — спросил он, пожимая руку Никонову. — Понял?
— Да, фрукт еще тот, — отвечал хмуро Никонов. — Но и ты ведешь себя… Ладно, до завтра, Валера!
Мы поднялись в квартиру. Татьяна Викторовна и Галина Ивановна встретили нас упреками:
— Что же так долго? Голодненькие, небось! Давайте к столу…
Какая еда?! Мы отказались от ужина — с ног валила усталость — и через какое-то время уже покоились в своих постелях.
Но я долго не мог уснуть. Я прикидывал так и этак, гадал, о чем же столь сурово могли поговорить в кабинете главного инженера Туровский, Ищук и Никонов. Завтра, наверное, выяснится. И почему-то без Хрустова они беседовали. Может быть, поберегли его нервы, а может быть, опасаются его… Черт побери! Ведь именно он завтра поведет грандиозную демонстрацию бывших строителей ГЭС к плотине…
Когда я проснулся (я спал на диванчике в большой комнате), желтый косой свет залил пространство передо мной, срезая спинки стульев, а на кухне — я услышал — разговаривают Хрустовы.
— Дождя нет… пойду в пиджаке…
— Надень плащ. С утра холодно.
— Что я буду, как Штирлиц?!
Схватив одежду, я прошмыгнул в ванную, быстро умылся, там же оделся и выскочил к тому времени, когда Хрустов уже обувал ботинки в дверях.
— Я с тобой! — попросился я.
— Если не боишься милиции… — проворчал он, и мы вместе вышли на улицу.
Никаких народных колонн еще не было — стояли поврозь кучки людей, кто-то держал над собой красный флажок, кое у кого под мышкой ерзали свернутые плакатики. К Хрустову подошел грузный старик в вязаном жилете, в старых сизых варенках. Я вспомнил его — это Алексей Варавва. Он протянул Льву Николаевичу радиорупор и кивнул мне:
— Приехал? — Цепкая у деда память.
