дробовиком вышел, в пасть выстрелил… Через Енисей переплывал. Не верь никому, говорил. Тихушник. Печальный всегда такой, будто очень много знает. Ему бы исповеди принимать — черная рубашка под горло. В позе йоги сидит иногда. При девушке. Олька рассказывала. Вовремя на него Маринка попала… Что было бы со мной?
— Я ее ему отдал. — Хрустов закашлялся. — Помнишь… в ответ на мои письма… сколько девчонок..
Татьяна вновь звонко захохотала. И из-за стены откликнулся смехом Никонов. Я стоял в позорной позе подслушивающего… а куда мне идти?
— Чего ты смеешься? — кажется, обиделся Лев Николаевич.
— Я не смеюсь, умел ты агитировать… — И помолчав, спросила. — Наверно, удивляешься, почему я с Серегой уехала, замуж за него пошла… — И совсем негромко продолжила. — Тогда он был беззащитный, как кутенок. Встречаю — идет рыдает. «Что такое?!» — «Вот ты, Таня, строгая девушка… скажи, почему среди вас столько предательниц…» Я так поняла — ему Лада изменила. С ним целовалась, а сама… Я говорю: «Ты еще маленький, все у тебя будет. Ты хороший». На следующий вечер стоит перед окном общаги — держит над собой две двухпудовые гири. — «Ты чего тут?!» — «Я не маленький… вот полюбишь меня — отпущу». Стоит, еле держит, но держит. Так началось. Он, Лёвка, сильный человек… Хотя я знала — он продолжает любить эту официантку. Как ты Маринку…
— Я не любил Маринку! — прохрипел Хрустов. — Ты это брось. Я Галю любил!
— Любил-любил… Ты всех любил. И советскую власть. А ни одной медали, кстати, не получил! А Валера — орден.
— Хрен с ним. Все время лез на глаза начальству…
— А нам уши прожужжал… — Татьяна запнулась, захихикала.
— О чем? — раздраженно спросил Хрустов. — О чем он мог жужжать, Утконос с усиками?
— Не бери в голову. Дело прошлое. Говорил, у тебя метод… кричал, что в гробу видел начальников, а сам… ужом..
— Я ужом?! — заорал в весь свой бас Хрустов.
— Тихо, тихо… тихо… — И Хрустов и Татьяна Викторовна замолчали. — Тихо!.. — Может быть, она и поцеловала его…
Я решительно сошел с крыльца на мокрый асфальт. К черту! Пойду, поброжу, пока тянется эта мучительная ночь…
Я стоял на улице, возле старой подстанции, когда к баракам вновь подъехали две черные большие машины. Одна остановилась, светя фарами на вход в барак, другая — со стороны улицы — светя в окна. Из первой выскочил Илья, подал руку и вывел на асфальт невесту, всю в белом, из другого джипа вылезли Ищук и Бойцов. Оба несли какие-то ящики.
Они меня не заметили. Я отвернулся и побрел по улице вверх, к почте, откуда месяц назад Хрустов отсылал телеграмму Президенту России. Кафе «Кантегир», в котором гуляли сегодня свадьбу, уже пригасило окна, и музыки не было слышно. Видимо, все разошлись или вот-вот разойдутся.
Полумесяц светил с прозрачных небес, как свеча в хрустальной плошке. Было тепло. Или мне так казалось? Пахло хвоей, мокрым бетоном, свежей масляной краской. Городок строителей все-таки еще не спал: вдали слышались голоса, дурной, горловой хохот подростков и тихий девичий…
Где-то звякнуло стекло — то ли окно разбили, то ли брякнули бутылкой об асфальт.
Размышляя о судьбах моих старых знакомых, я подумал, что больше я, видимо, их никогда уже не увижу. Первый автобус из Виры в Саракан уходит в шесть тридцать. Осталось побродить часов пять…
— Родион, вы куда? — раздался голос в ночи. — Это он!
Я оглянулся. По ночной улице шли Илья и Инна, он держал над ее головой зонтик, хотя давно уже не было никакого дождя.
— Гуляю, — ответил я. Я постарался, чтобы в моем голос не было никакой обиды. — Ночь такая.
— Они просили вас вернуться. Сейчас будут петь.
«Петь». Я рассмеялся. Может, в самом деле пока у них там посидеть, меж сухих стен. Успею еще побродить по пустым улочкам.
— А вы чего же?
— А мы домой, — рассмеялся Илья, прижимая левой рукой к себе за талию гибкую тоненькую Инну и поднимая выше зонт.
— Пешком?!
— Звезды. И не холодно, — тихо улыбнулась невеста, блеснув зубами.
— Да и рядом, — кивнул Илья в сторону новых домов.
Я побрел обратно к баракам.
И уже поднимался на крыльцо, когда издали донесся мужской крик, а потом женский визг. Что такое?! Я прислушался — женщина или девушка кричала:
— Иди ты, иди ты!.. — или: — Бандиты, бандиты?..
Потом грянул хохот. Я постоял минуту — была тишина. Я торопливо вошел в барак, вместе со мной вломилась туда моя огромная тень (машина светила фарами мне прямо в спину):
— Лев Николаевич! Сергей Васильевич!.. какие-то люди там кричат… ругаются…
Меня никто не расслышал. В первой комнате на одной из коек, сидели обнявшись, Галина Ивановна и Татьяна Викторовна.
— А твоя сеструха домой не собирается?
— Нет, — тихо отвечала подруга. — По прежнему со своим немцем там.
— Какая бойкая девчонка была!.. Здесь нужны русские, здесь!..
Во второй комнате стояли, обняв друг друга за плечи, Никонов, Туровский, Хрустов и Бойцов. Они пели Есенина:
Где же Ищук? Тарас Федорович был занят делом — разливал в стаканы на подоконнике спиртное.
Я проскользнул к нему мимо топчущихся, как слоны, друзей, хотел было рассказать, что я слышал только что на улице, но начальник САРАЗа перебил меня:
— Давай, за них. — И сунул мне в руку стакан. Я нюхнул — это был коньяк. — Мужики! Нолито!.. — крикнул он старым строителям, нажимая на «но».
— За дружбу! — гаркнул Никонов, хватая стаканы и раздавая друзьям. — Давно пора! Лёвка, мы тебе разрешаем грамм сто.
Хрустов и Туровский молча выпили, Бойцов только пригубил. Никонов удивленно отшатнулся.
— Я свое отпил, братцы… — негромко ответил Алексей Петрович. — Да и какая разница. Я пьян на всю жизнь.
Ищук подскочил и со всеми чокался.
— Черти полосатые, а мне койку не приготовили… хе, я могу и на голых пружинах… Вот, мы с Родионом как бомжи и заночуем. А вы как белые люди.
— Да уж, нашел бомжа, — беззлобно отвечал Никонов. — Это уж мы… трудяги, старики… Черт, забыли гитару.
