своей стране. В этом отношении никакой проблемы не было. Речь шла о том, как они смотрят на мир и как их будут воспринимать американцы. Нам было необходимо новое видение финансовых рынков, и для формализованного выражения этого видения и его реализации требовалось все мастерство Обамы и членов его экономической команды, проявленное в политической и экономической областях. Были ли выбранные люди, в такой степени причастные к прошлым ошибкам, подходящими кандидатурами для предложения нового видения и принятия жестких решений? Были ли они способны изучить историю и опыт других стран и извлечь из них правильные уроки? Многие из должностных лиц, на которых была возложена задача принятия важнейших решений, связанных с регулированием, уже давно имели непоколебимое мнение по всем этим вопросам. Из психологии известно, что существует явление, называемое «наращивание обязательств». Когда человек занимает какую?то позицию, он чувствует необходимость в ее защите. Экономика в этом отношении рассматривает ситуацию совсем в другой перспективе: что прошло, то прошло. Нужно всегда смотреть вперед и оценивать, в какой мере сработала прежняя позиция, и, если она не доказала своей полезности, менять ее на другую. Однако не стоит удивляться: в этом вопросе правы психологи, а экономисты ошибаются. Активные сторонники дерегулирования были весьма заинтересованы в том, чтобы их идеи доминировали даже в том случае, когда неопровержимые доказательства свидетельствовали о правоте прямо противоположных взглядов. Теперь, когда казалось, что им придется уступить требованиям по введению регулирования, по крайней мере в некоторых случаях, возникало опасение, что эти люди будут стараться разработать новые правила регулирования такими, чтобы они были максимально близки к их прежним представлениям. Когда они заявят, что предложенные ими регулирующие положения (например, относящиеся к очень динамично распространяемым деривативам) являются «правильными»: не слишком жесткой и не слишком мягкой золотой серединой между крайними вариантами, можно ли будет с доверием относиться к таким заявлениям?
Из?за включения в новый кабинет такого большого числа членов прежней команды возник еще один повод для беспокойства. Кризис продемонстрировал, что экономический анализ, применяемые модели и принимаемые решения были в значительной степени ошибочными. Это очевидно, хотя экономическая команда, конечно, хотела бы все это представлять совсем в другом свете. Вместо того чтобы быстро понять, что экономика оказалась перенасыщена плохими кредитами, основанными на ценовом пузыре, эта команда хотела верить, что депрессия на рынке является временным явлением и что, если они смогут всего лишь восстановить «доверие», цены на жилье вернутся к прежнему уровню, после чего в экономике все будет происходить так же, как в прошлом. Однако проведение экономической политики исходя из такой надежды было рискованным делом, таким же безрассудным, как и выдача банковских кредитов в период, предшествующий кризису. Последствия такого подхода проявят себя в течение следующих месяцев.
К тому же все сказанное было не просто отвлеченной дискуссией об экономике. Кто?то должен был понести убытки. Кто в итоге окажется пострадавшим, американский налогоплательщик или Уолл–стрит? Когда советники Обамы, столь тесно связанные с финансовым сектором и причастные к прошлым неудачам, утверждали, что они воздействовали на банки и заставили их пойти на максимально допустимые жертвы, чтобы не нанести ущерб их способности выдавать кредиты, разве им кто?то поверил? Будут ли американцы считать, что эти люди работают на них, а не в интересах Уолл–стрит?
Считалось, если исходить из экономических принципов (которые требуют, ч тобы фирмы сами расплачивались за последствия своих действий) и руководствоваться чувством справедливости, что банки должны понести в полном обьемс по крайней мере прямые затраты, требуемые для починки финансовом системы, и сделать это даже в том случае, если они не станут платить за весь тот ущерб, который был нанесен их действиями. Но банки заявили, что, если их заставят платить, это помешает их восстановлению. Выжившие банки утверждали, что заставлять их платить по счетам тех, кто потерпел крах, было бы «несправедливо», даже если учесть тот факт, что сами они выжили лишь благодаря своевременной помощи правительства. Администрация Обамы встала на сторону банков. При этом она заявляла, что поступила таким образом вовсе не потому что Обама хотел сделать банкам подарок, а потому, что у администрации просто не было альтернативного варианта спасения экономики. Но подозрения американцев были в полной мере обоснованы: как я показываю в последующих главах, на самом деле существовали альтернативы, при выборе которых можно было бы сохранить и укрепить финансовую систему и более эффективно способствовать возобновлению кредитования, то есть существовали альтернативные варианты, которые в конечном итоге позволили бы снизить государственный долг страны, насчитывающий сейчас сотни и сотни миллиардов долларов, и с большей вероятностью вызвали бы у людей ощущение того, что все делается честно и справедливо. Но при выборе таких альтернативных вариантов акционеры банков и держатели их долговых обязательств стали бы беднее. Поэтому для критиков пакета спасательных мер, предложенного Обамой, было неудивительно, что его команда, так тесно связанная с Уолл–стрит, не прибегла к выбору этих альтернатив.
Значительное сохранение кадрового состава прежней команды в новом кабинете также способствовало и тому, что президента стали критиковать за решения, принятые Федеральной резервной системой. Складывалось впечатление, что в период правления Буша Федеральная резервная система и Министерство финансов действовали в тандеме, и такая согласованность сохранилась и при Обаме. Никто не был точно уверен, кто в этой паре является лидером, а плавность перехода власти к новой администрации позволяет предполагать, что ничего не изменилось. Действия Полсона, бросившего AIG «спасательный круг» в виде 89 млрд долл., благодаря чему выиграл и банк Goldman Sachs, в котором он работал в прошлом, ставший крупнейшим бенефициаром, в значительной степени достойны критики. Затем размер этого спасательного «круга» почти удвоился, достигнув 180 млрд долл. (часть этих денег была предоставлена уже при Обаме). Еще более плохим был способ, выбранный для урегулирования обязательств AIG: среди самых сомнительных в комплексе проведенных операций была передача Goldman Sachs 13 млрд долл. Если страховая компания принимает решение аннулировать полис страхования от огня, выданный простому американцу, этому человеку не остается ничего другого, кроме как попытаться отыскать другую страховую фирму, готовую предоставить ему страховое покрытие. Но когда правительство приняло решение аннулировать полисы AIG, выданные Goldman Sachs, оно оплатило их так, словно застрахованный офис этого банка полностью сгорел. Никаких оснований для такой щедрости не существовало: по другим кредитным дефолтным свопам урегулирование требований по обязательствам происходило из расчета 13 центов за доллар25.
Эти и другие эпизоды вызвали обеспокоенность по поводу обоснованности и многих других решений, как тех, что были приняты, так и тех, принятия которых не произошло. Как, например, администрация могла утверждать, что банки являются слишком большими, чтобы позволить им потерпеть крах (настолько большими, что обычные принципы капитализма в их отношении оказались неприменимыми ради защиты интересов держателей их долговых обязательств и акционеров), и при этом не выступить с предложениями по их разделению на более мелкие структуры или наложению на них дополнительных ограничений с тем, чтобы они больше не могли увеличивать свои масштабы и влияние на экономику?26 Кроме того, можно было только удивляться и тому, как администрация после всех разговоров о важности реструктуризации ипотечных кредитов могла разработать столь неэффективный пакет мер. На это можно дать нелицеприятный, но очевидный ответ (более подробно обсуждаемый в главе 4): то, что следовало бы сделать, заставило бы банки зафиксировать убытки по плохим кредитам, чего они, конечно же, не хотели.
Новая версия старого конфликта
Америка уже давно испытывала подозрения к банкам, особенно крупным, что подтверждается предложениями, хотя и неоднозначными, первого секретаря Казначейства Александра Гамильтона по созданию национального банка. Для ограничения власти крупных банков в Нью–Йорке и других крупных городах были приняты регулирующие положения, регламентирующие банковскую деятельность между штатами (окончательно они были отменены при президенте Клинтоне). Мэйн–стрит зависела от банков: ей были нужны финансовые средства; в свою очередь прибыль банков обеспечивалась за счет кредитования Мэйн–стрит. Отношения между банками и Мэйн–стрит были симбиотическими, хотя стороны часто не
