заместителю Владимиру Путину.
Запрос по поводу «Апатита» был его вторым и последним успешным запросом. Его заказной характер Юдин всегда отрицал. Но в интервью июля 2003-го, через несколько дней после ареста Лебедева, заметил: «…главный упор в запросе я делал на ценовую политику «Апатита», который, став практически монополистом в своей области, поставил всю химическую промышленность России на колени». [140]
Точно такие же претензии к «Апатиту» были и у Вячеслава Кантора, предприятие которого «Акрон» было основным потребителем продукции «Апатита».
Депутат Юдин, по его словам, никаких фамилий в запросе не называл, и вообще уголовного преследования не добивался, главным было вернуть пакет акций государству.
Как и для Кантора.
Оперативности Генпрокуратуры удивился сам Юдин. Запрос был в мае. А 2 июля уже арестовали Платона Лебедева. Как правило, дело тянулось многие месяцы.
«По всей вероятности, мой запрос был уже не первым «звонком» в Генпрокуратуру по поводу ОАО «Апатит»», — предположил Юдин в интервью 2003 года.
Это было правдой.
До Юдина письма в Генпрокуратуру поступали от губернаторов Новгородской, Смоленской, Тульской и Тамбовской областей. Крови никто не жаждал, но все требовали вернуть акции «Апатита» государству.
Был и протест новгородского комбината минеральных удобрений «Акрон», принадлежащего Вячеславу Кантору.
В книге Валерия Ширяева «Суд мести» приводится письмо генпрокурора Устинова Владимиру Путину, написанное в связи с обращением губернатора Новгородской области М. М. Прусака. Губернатор жаловался на то, что ущерб государству от ЗАО «Волна», купившего акции «Апатита» и не выполнившего инвестиционные обязательства, был значительно занижен. А значит, мировое соглашение, заключенное в ноябре 2002-го, ущемляет интересы государства.
Генпрокуратура направила письма Касьянову, в Минфин, Минимущество и Минэкономразвития России с предложением разобраться. РФФИ совместно с этими министерствами подготовил письмо, в котором настаивал на экономической целесообразности мирового соглашения и справедливости оценки суммы ущерба. Касьянов решение одобрил.
Нарушения антимонопольного законодательства в ходе проверки тоже не нашли. И с налогами все оказалось в порядке.
Дело было в апреле 2003-го.
А в июне все вдруг резко изменилось.
Не меньше, чем оперативность Генпрокуратуры, Юдина удивила личность самого арестованного. «Но когда взяли Лебедева, я был ошарашен: «Почему Платона-то?» А потом другой вопрос себе задал: «Почему только Платона-то?» Такой разговор с самим собой, внутренний», — рассказал он в интервью «Огоньку» четыре года спустя.
СМИ были не менее удивлены. Связь между Лебедевым и ЗАО «Волна» представлялась неочевидной. Ведь инвестиционной политикой в «МЕНАТЕПе» занимался Алексей Дмитриевич Голубович. Лебедев всего лишь возглавлял банк, кредитовавший «Волну». Потом на втором суде Платон Леонидович будет говорить о подмене фигурантов. О том, что следователи просто вписали его фамилию везде, где должна была стоять фамилия «Голубович». И в деле об обмене акций, также как в деле «Апатита».
Видимо, причина в том, что Лебедев был ближе к Ходорковскому, чем Голубович, и больше подходил на роль заложника. К тому же он главный финансист «ЮКОСа».
Лебедева допрашивали еще двумя днями ранее по некому делу, связанному с одним из клиентов банка «Траст», и повторно вызвали на второе июля.
Первого июля в Доверительном и инвестиционном банке, председателем совета директоров которого был Лебедев, устроили «маски-шоу». После этого Платон Леонидович почувствовал себя плохо и был госпитализирован с гипертоническим кризом. Адвокату удалось договориться о переносе допроса на утро четверга. Но во второй половине дня следователи уже были в госпитале Вишневского. Лебедева задержали и в наручниках доставили в Генпрокуратуру.
По словам адвокатов, он чувствовал себя настолько плохо, что не совсем осознавал происходящее.
Судебное решение о его аресте вообще выносили без адвокатов. Их предупредили за полтора часа до начала судебного заседания, они застряли в пробке, опоздали к началу, и их не пустили в зал [141]. «Мы пять часов провели под дверью зала заседаний, даже пришла председатель суда и стучала в дверь, чтобы нас пустили, но ничего не вышло», — рассказал корреспондентам «Коммерсанта» адвокат Лебедева Евгений Бару.
Так не арестовывают, так берут заложников.
Несколько лет спустя Европейский суд признает этот арест незаконным, и Лебедеву выплатят компенсацию.
Он пожертвует ее на благотворительность.
Но тогда к факту ареста пресса отнеслась легкомысленно. Как нечто самоочевидное поминали «политические амбиции» Ходорковского. Писали, что это предупреждение перед выборами не в меру политически активному олигарху. Что дело не имеет перспектив, поскольку срок давности по «Апатиту» подходит к концу. Что дело не получит развития, поскольку за последние два-три года ни одно такое дело развития не получало…
«По характеру действий это очень похоже на то, что мы читали в последнее время об «оборотнях в погонах», которые шантажировали малый бизнес», — прокомментировал Ходорковский. [142]
Одновременно с сообщением об аресте Платона Лебедева генпрокуратура сообщила об аресте Алексея Пичугина и предъявлении ему обвинения в убийстве. И об объявлении в розыск Рамиля Бурганова по делу об обмене акций «дочек» ВНК. Рамиль Бурганов был объявлен в розыск еще в начале 2002-го. После этого дело с акциями успели уладить, и «ЮКОС» купил ВНК.
В тот же день на приеме в посольстве США, посвященном Дню независимости Америки, Ходорковский заявил, что не собирается покидать Россию: «Сегодня я должен был ехать на переговоры в Лондон, но решил остаться. Единственное, куда я могу поехать, так это в Томск на заседание правления «ЮКОСа»».
Через день, 4 июля на допрос в Генпрокуратуру одновременно вызвали Михаила Ходорковского и Леонида Невзлина.
— Допрос был по разным направлениям. В один день. И такой очень несерьезный, примитивный допрос, — рассказывает Леонид Невзлин. — Он не мог меня насторожить с точки зрения масштаба последующих событий. Шесть, семь, восемь часов бездарно потраченного времени с неумным и плохо подготовленным следователем, говорящим полунамеками и задающим глупые вопросы, которые ко мне не имеют отношения, и я их не понимаю.
Это не могло создать ощущение конца. Содержание допроса настолько неинтересно, что не о чем говорить. Это теперь понятно, что это был как бы план расследования моих «страшных преступлений», но без подробностей, — все то, что мне потом вменили.
Он называл какие-то вещи. Например, магазин «Дон», компания «Дон». Я говорю: «Где, в Ростове- на-Дону?» Он говорит: «Может быть, может, нет». А откуда я знал, что компания женщины, которую убили в Москве, и в убийстве которой меня обвинили (Корнеева ее фамилия), называлась «Дон»? Вот на таком уровне допрос. [143]
«Знаете вы Костину?» «Да». «Какие с ней отношения?» «Никаких». В общем, ни о чем. [144]
— А Михаил Борисович как-то делился своими впечатлениями?
