— Чего тебе? — буркнул он, теперь уже злобно: ходят тут всякие.
— У меня бумаги к шейху, — сообщил Опал на арабском.
— Какие еще бумаги? — Голос был по-прежнему враждебным, но теперь к нему примешивалось любопытство.
— Не знаю, — ответил Опал. — Человек на дороге просил меня так сказать.
По ту сторону ворот загудела напряженная перекличка. Первое лицо потеснилось, уступая место другому. Не сомалиец и не араб, но на арабском говорит. Может, пакистанец?
— Откуда ты и что за бумаги?
Опал, сунув руку, вынул из-под жилета малость потрепанный запечатанный пакет.
— Я сам не из Марки. Ехал сюда и на дороге увидел человека в разбитом пикапе. Авария. Он попросил меня передать вам вот это и сказал, как сюда добраться. Это все, что мне известно.
Пакет он попытался просунуть в зазор между створками.
— Стой, погоди! — выкрикнул голос, и створки ворот начали раздвигаться. За ними стояли трое с косматыми разбойничьими бородами. Опала ухватили и затащили внутрь. Наружу выскочил мальчик- подросток и, схватив, закатил на подворье мотоциклет. Ворота сомкнулись. Опала держали двое. На него надвинулся тот вроде как пакистанец. Оглядев пакет, он с присвистом втянул зубами воздух.
— Где ты это взял, собака? Что ты сделал с нашим другом?
Опал разыграл из себя перепуганного никтошку, что в принципе было несложно.
— Говорю же, господин, тот человек в пикапе… Его, боюсь, нет теперь в живых…
Договорить удалось лишь до этих слов. Тяжелая, сплеча, оплеуха свалила его наземь. Вокруг раздавались смятенные возгласы на языке, который Опалу был незнаком, даром что он, помимо родного иврита, владел английским, сомалийским и арабским. Шесть рук, разом схватив, куда-то его поволокли — в какую-то сараюху, пристроенную к стене изнутри. Там его бросили, а снаружи задвинули засов. Окружившая темень пахла затхлостью. Ну, что, теперь обратной дороги нет, надо держаться. Опал опустился на груду старых мешков и уткнул голову в ладони — жест, повсеместно означающий признанное поражение.
Те трое богатырей возвратились не раньше чем через полчаса. Теперь с ними был кто-то четвертый — явно сомалиец, и при этом с вежливым благовоспитанным голосом (сразу видно человека с образованием). Он поманил к себе Опала, на что тот, моргая от яркого света, покорно подошел.
— Идем, — позвал сомалиец. — Шейх желает тебя видеть.
В плотном эскорте бородачей Опал вошел в главное строение, окна которого выходили на ворота. В прихожей подозрительного бродягу как следует обшарили. Потрепанный бумажник выудили и подали сомалийцу, который долго и пристально изучал лежащие внутри бумаженции; особенно матовую фотку, сличая ее с лицом нежданного гостя. Затем сомалиец кивнул и, припрятав бумажник, повернулся и пошел. Эскорт, подталкивая Опала со спины, двинулся следом.
Вошли в просторную, добротно обставленную гостиную, где под потолком вращал лопастями большой вентилятор. Письменный стол был завален бумагами и писчими принадлежностями. Спиной к двери в кресле-качалке сидел человек. Подойдя к нему, сомалиец что-то деликатно пошептал ему на ухо (Опал готов был поклясться, что он перешел на арабский). Сидящему сомалиец протянул бумажник со всей его начинкой.
От Опала не укрылось, что пакет на столе вскрыт и несколько листов из него отложены в сторону. Сидящий развернулся вместе с креслом, поднял от бумажника взгляд и, оглаживая смоляную бороду, вперился в гостя своими янтарными глазами.
Глава 10
Едва «Мальмё» бросил якорь в двадцати морских саженях от берега бухты Гаракад, как со стороны поселка к кораблю устремились три дюралевых моторки.
Джимали с его восьмерыми собратьями не терпелось попасть обратно на сушу. На море они болтались вот уже двадцать дней, почти все это время маясь в тесноте тайваньского траулера. Запас свежей пищи давно иссяк, и им приходилось вот уже две недели перебиваться всякой европейской и филиппинской белибердой, которая сомалийцам не по вкусу. Поскорей бы обратно, к тушенке из козлятины, к ощущению родного песка под ногами.
Темные головы фигур, пригнувшихся на стремительно одолевающих прибрежную милю моторках, принадлежали смене караула, которой надлежало охранять корабль все то время, что он будет торчать здесь на якоре.
Из тех, кто сейчас приближался к «Мальмё» на лодках, лишь один не являлся и не считал себя выходцем из местного племени; более того, сторонился этих лихих оборванцев. С чопорно поджатыми губами на корме последней лодки восседал безупречного вида сомалиец в замшевом жакете сафари и бежевых выглаженных слаксах. Это и был выбранный Аль-Афритом переговорщик, мистер Абди. На коленях у него лежал кожаный кейс.
— Ну вот, начинается, — произнес капитан Эклунд. Он говорил на английском, языке международного общения, принятом у всего экипажа. — Нам нужно проявить терпение. Вести разговор буду я.
— Говорить нет! — прикрикнул Джимали. Он не одобрял, чтобы его пленники общались меж собой даже на английском, потому как улавливал в их разговоре не всё.
С корабля скинули трап, по которому на борт, едва касаясь ступенек, вспорхнули совсем еще мальчишки с «калашами» — охрана судна и его команды. Мистер Абди, не любивший удаляться в море даже на одну милю, всходил не спеша, осторожно, цепко хватаясь при этом за веревочные поручни. Кейс, когда он ступил на палубу, ему передали снизу.
Что это за персона, капитан Эклунд не знал, но смекнул: судя по виду и манерам, по крайней мере, образованная.
— Я капитан Эклунд, — сделав шаг вперед, представился он, — капитан «Мальмё».
Мистер Абди на это протянул для пожатия руку.
— Али Абди, назначенный переговорщик сомалийской стороны, — доложился он на свободном английском с легким американским акцентом. — Вам прежде не доводилось, э-э… как бы это выразиться… гостить у сомалийского народа?
— Нет, — ответил капитан. — И предпочел бы не делать этого ни сейчас, ни когда-либо впредь.
— Разумеется. Понимаю и разделяю вашу удрученность. Но ведь вас же на этот счет как-то предупреждали, инструктировали? Что ж вы пренебрегли? Нельзя быть такими беспечными… В общем, так. Существуют определенные формальности, через которые необходимо пройти перед тем, как начнутся серьезные, предметные переговоры. И чем скорее будет достигнуто соглашение, тем быстрее вы сможете снова отправиться в путь.
Капитан Эклунд знал наверняка, что где-то далеко, за полсвета, его работодатель сидит сейчас в окружении целой коллегии страховщиков и юристов, также обдумывающих кандидатуру единого переговорщика. Оставалось лишь надеяться, что им обоим хватит опытности и благоразумия для быстрого улаживания вопроса о выкупе и выходе судна из плена. Увы, плавал он не только в море, но и в
Первым делом Абди изъявил желание пройти к мостику, чтобы оттуда по спутниковому телефону судна связаться с диспетчерским центром в Стокгольме, а затем с пунктом собственно переговоров — предположительно в Лондоне, в офисе «Ллойдс», через который обычно проворачиваются подобные сделки. Оглядывая с мостика палубу, он ненавязчиво заметил:
— Думаю, имело бы смысл натянуть тенты вон там, слева от палубного груза. Чтобы ваш экипаж мог дышать морским воздухом, не жарясь при этом на солнце.
Стиг Эклунд был, разумеется, наслышан о так называемом «стокгольмском синдроме», когда между похитителями и их жертвами за счет неразрывной близости формируется что-то вроде дружеских уз. Так что свою внутреннюю неприязнь к людям, захватившим его корабль, он умерять не собирался. Но, с другой
