Звезды над Занзибаром

— Умм … Что ты здесь делаешь? — едва слышно пролепетала Салима.

Джильфидан с ужасом переводила взгляд с дочери на Аднана. Взгляд ее упал на шейлу и полумаску, небрежно брошенные на полу, потом на ручку в пальцах Салимы… Было непонятно, что являлось для нее большей дерзостью: то, что Салима находится здесь одна в обществе мужчины, не близкого родственника и не евнуха, к тому же с открытым лицом, или же то, что она тайком учится писать. Тигрицей налетела Джильфидан на дочь и наградила ее двумя оплеухами — такими сильными, что у той перо выпало из рук, усеяв все вокруг кляксами.

— Я тебя ищу повсюду! — воскликнула она возмущенно, схватила дочь за руку и, с силой дернув, потащила ее из комнаты вон. — И что я вижу?! Ты хочешь научиться писать?! Знай, что не быть тебе ничьей женой, если хоть одна душа узнает об этом! Никто не возьмет тебя! Ты слышишь — никто! Ты что, не хочешь замуж?! Что скажет наш повелитель?! Ты позоришь его! Нас всех!

Все обвинения были для ее дочери, как с гуся вода. Молча и, по всей видимости, невозмутимо она узнала потом, что старому писцу была предложена кругленькая сумма за обещание никогда больше не переступать порога Бейт-Иль-Тани и что потом сундуки с книгами и письменными принадлежностями из дома таинственно исчезли.

Но про себя Салима снова и снова повторяла одни и те же слова. Как молитву.

Что я умею, то умею. Этого у меня никому не отнять.

7

День за днем ждали в Иль-Бейт-Сахеле и в других дворцах прибытия султанского флота. Дни поначалу текли спокойно один за другим, так прошла неделя, затем вторая, третья… Радостное ожидание сменилось волнением, потом тревогой и страхом. Хотя время сильных ветров с юго-востока закончилось, а время ветра с северо-востока еще не пришло, начался шторм, разметав ласковый голубой шелк моря и нещадно разорвав его в клочья. Шум бушующих волн, которые обрушивались на коралловую отмель, был слышен и во дворце.

— Я вижу корабль султана, — доложил тоненький скрипучий голосок, звучащий хрипло и приглушенно. — Гордый корабль в окружении других.

Женщины сидели вокруг предсказательницы на подушках близко друг к другу, однако на приличествующем расстоянии от бамбукового стула с толстыми подушками — места, где сидела предсказательница. Широко расставив ноги, на корточках, старуха ритмично раскачивалась взад и вперед, прижав свои пальцы, скорее похожие на когти, к большому животу, в котором вот уже много лет жило ее нерожденное дитя. Всезнающее дитя, которое могло поднять свой дух ввысь и поведать обо всем, что происходит в мире, даже «на вершинах высочайших гор и на дне самых глубоких океанов», как провозгласила прорицательница.

— «Я опускаюсь на мачту с красными флагами, — послышалось из живота старухи, и ее птичья головка под пестрым платком, завязанным узлами, согласно кивнула, полные губы сжались в ниточку, — и смотрю вниз на палубу. Там стоит он, наш повелитель, стоит прямо и смотрит вперед, на родину, которая так долго обходилась без него…»

Женщины дворца облегченно выдохнули, стали брать друг друга за руки и с чувством пожимать их; некоторые всхлипывали.

Салима сидела в углу под дверью, испытывая одновременно притяжение колдовства и отвращение. Старуха отталкивала ее, но еще больше ей была противна мысль, что она действительно много лет носит в себе живого человечка. Не могла она воспринимать ее слова как обычную нянькину сказку! Эта жуткая старуха, пропахшая прогорклым маслом, была последней в ряду многих мудрых провидиц и сведущих в колдовстве женщин, кого за звонкую монету приглашали во дворец, чтобы они поведали всю правду о судьбе султана Саида ибн-Султана. Несмотря на то, что Аллах был добр и милостив, молитвы, обращенные к нему, до сих пор услышаны не были.

Когда блеснул луч вечерней зари, Салиме все порядком надоело. Она вскочила и убежала в пустые покои рядом, встала у окна и устремила взгляд к морю.

Мрачные облака повисли над бурными волнами. Корабли в порту, стоящие на рейде, беспомощно плясали на волнах, как игрушки в грубых руках недоросля. Как, должно быть, ужасно плыть в открытом море в такой шторм! В такую непогоду! Внутри у Салимы все сжалось и похолодело от страха за отца, и она стала тихонько молиться, а когда слова у нее закончились, она начала молитвы с самого начала. Она была твердо уверена, что ее отец останется невредим, если она вложит все свое сердце и всю свою душу в эти молитвы.

Молнии прорезали облака. Затем раздался удар грома, и эхо его раскатов постепенно слабело и затихало. И тут небо словно разверзлось: вода с крыш низвергалась настоящим водопадом, как из ведра поливая стены домов, вдоль узких улиц неслись бурные реки, в мощных водоворотах кружились грязь, хлам и отбросы. Гнилостные запахи города, жуткая вонь — все было смыто, в воздухе разливалась соленая свежесть моря.

Словно весь город дочиста отмыли в море.

Салиме было безразлично, что ветер и дождь задувают в открытое окно и вся ее одежда вымокла — может быть, ей удастся убедить Аллаха, и все силы неба, земли и моря смогут смилостивиться и пощадить ее отца, если она пожертвует собой и таким образом попытается разделить участь кораблей, побиваемых морскими волнами…

В затихающий грохот и треск грома ворвались громкие взволнованные голоса, перемежающиеся всхлипываниями. Салима сглотнула, вздрогнула и бросилась через покои и вестибюль, вниз по лестнице и столкнулась с Холе, бежавшей навстречу.

— Салима, ну где же ты прячешься? — воскликнула та, смеясь.

Страх отпустил Салиму, она глубоко вздохнула. Радость Холе означала одно — все хорошо. Нескрываемая радость сделала ее еще прекраснее. Ее огромные темно-карие миндалевидные глаза сияли, безупречная светлая кожа порозовела и даже ее темные, как кофе, волосы, казалось, светились изнутри. Сестра заключила Салиму в объятья, и та почувствовала ее бархатистую кожу, гладкость ее шелковых одежд и вдохнула присущий лишь ей аромат роз и франжипана.

— Они появились! Корабли отца скоро будут здесь! — ликовала Холе. — Кто-то из рыбаков видел их в море, но не смог подойти к ним из-за шторма. Через два или три часа они будут в порту — уже скоро! Ох, а еще столько дел! — спохватилась она и тут же умчалась.

Теперь все хорошо . Салима стояла, как оглушенная, ее учащенный пульс постепенно приходил в норму, потом широкая улыбка разлилась по ее лицу.

Да, теперь все хорошо. Аль-Хамду ли-Ллахи , я счастлива!

Давно стемнело, а флот султана все еще не встал на якорь. Вновь ожили утихшие было страхи во всех дворцах: в Бейт-Иль-Сахеле, Бейт-Иль-Хукме и особенно в Бейт-Иль-Ваторо. Теперь волновались еще и за Меджида, отправившегося в бурю на двух утлых суденышках встречать отца.

— Они все пошли ко дну! Все! — прошептал кто-то.

— Да нет, это шторм помешал им, — возразил другой.

— Но ведь действительно ничего не видно, ни одного судна! — вмешался третий.

Тут раздался чей-то испуганный крик:

— Солдаты! Мы окружены и заперты здесь!

— Немыслимо! — закричали сразу несколько человек.

— Да посмотрите же сами! Нас окружила целая армия!

Во дворце разразилась буря, едва ли не такая, как за стенами здания. Салима, вместе с матерью жившая в Бейт-Иль-Хукме, вместе с толпой рванулась к окну, и они распахнули ставни. Перед ними предстало призрачное видение: темная ночь, темнее которой трудно было себе вообразить, ни луны, ни звезд, только ветер и — насколько хватало глаз — красноватые огоньки фитилей от ружей наизготовку.

Салима почувствовала дурноту. В темноте было не распознать, кто окружил дворец, — чужие