– Сержант Мелер, я пастор здешней церкви. – Голос пастора был полон безысходности. – Речь идет о моих прихожанах. Думаете, я солгала бы, зная, что могу спасти ребенка? Господь однажды сказал: «Душа согрешающая, она умрет; сын не понесет вины отца»[10].
«Интересно, что она имела в виду?» – спросила себя Молли. Мелер присоединился к остальным полицейским. Молли чувствовала себя виноватой – это из-за нее пастор Летт не в себе.
– Пастор Летт, знаю, вы думаете, что я вам не доверяю, что я вас в чем-то виню, только…
– Молли, вы не сделали ничего плохого. Вы уверовали в ложь и пытаетесь спасти Трейси, я понимаю. – Пастор умоляюще протянула руки к Молли. – Но поймите и вы, в этой беде мы все заодно: вы, я, Господь.
Молли покорно приняла руки пастора, готовая поверить, что та говорит о Родни правду. Внезапно сердце заныло, легкие судорожно сжались. Прикосновение к ладоням пастора было сродни электрическому удару, Молли едва не упала. Мир заколыхался перед глазами. Словно издалека Молли услышала, как ее зовут по имени. Она плыла над голосом, будто оседлав облако, и вдруг увидела, как массивный мужчина, сидя на корточках в тускло освещенной каморке, раскачивается взад-вперед. «Тем-ный тун-нель, тем-ный тун-нель», – нараспев повторял он. Напрасно Молли цеплялась за запястья пастора Летт: видение исчезло. Ноги ослабели. Молли осела на землю под телефонные трели, доносившиеся из кармана куртки.
Глава 25
Когда Трейси проснулась, Мамочка сидела на краешке ее матраса.
– Я приготовила тебе теплое молочко, – сказала она, и Трейси улыбнулась: пар от молока приятно согревал лицо. – Вчера ты была просто умницей. Неужели совсем не боялась?
– Чуть-чуть, – призналась девочка.
– Прежде чем начнем новый день, нужно поблагодарить Всевышнего за то, что Он вчера о нас позаботился.
Длинные волосы укрывали плечи Мамочки, и Трейси подумала, что распущенные волосы ей очень идут. Девочка вылезла из-под одеяла, радуясь, что научится правильно разговаривать с Богом и не заболеет. Сделав глоток, она поставила кружку на пол у матраса. Вспомнилось платье для церкви, и хорошего настроения как не бывало.
– Мамочка, – Трейси коснулась рукава и невольно восхитилась, до чего же мягкий свитер, – Мамочка, я замерзла. Можно помолюсь в обычной одежде?
Девочка ожидала, что Мамочка расстроится. Но та лишь прижала ладонь к ее лбу.
– Жара нет, – объявила она и коснулась губами лба Трейси. – Нет, ты прохладная, как ручеек. – Мамочка запустила руку под одеяло и потрогала ножку девочки. – Да ты ледяная! У тебя ледяные ноги! – засмеялась она, быстро отдернув руку, и Трейси захихикала. – Значит, правильно я принесла тебе носки! – Мамочка подняла носки над головой – таких пушистых Трейси в жизни не видела – и положила на одеяло.
Девочка схватила их, прижала к щеке.
– Обожаю!
– Раз ты вчера была умницей, а сегодня превратилась в айсберг, можешь молиться в обычной одежде.
Трейси нырнула под одеяло, натянула новые пушистые носочки, потом переоделась в вещи, которые Мамочка подарила в прошлый раз. Водолазка оказалась тесновата, а свитер великоват, да еще с пятном, похоже, от кетчупа, но Трейси ничуть не огорчилась: свитер был красный, ее любимого цвета, а вельветовые брючки – в тон Мамочкиному свитеру. «Под цвет!» – порадовалась Трейси, взяла кружку и допила тепловатое молоко.
– Может, сегодня ненадолго на воздух выйдем, – пообещала Мамочка.
У Трейси вспыхнули глаза.
– Правда?
– Правда, – заверила Мамочка. – У меня сегодня дела. Сперва мы выйдем на улицу, потом я кое-куда сбегаю.
– Можно мне с тобой? – взмолилась Трейси.
– Прости, солнышко, но сегодня нельзя. Дела у меня скучные, утомительные. Да и токсинам лишний раз подставляться не хочется. Опасны даже прогулки с играми, но они хотя бы того стоят, а из-за скучных взрослых дел рисковать ни к чему. – Мамочка подошла к столу и выложила бумагу для рисования, карандаши и начатые рисунки Трейси, чтобы девочке было чем развлечься в ее отсутствие.
Девочка решила не настаивать.
– А ты не заболеешь? – спросила она.
– Я большая и здоровая. Я не слишком рискую, но жить в том мире постоянно точно не хотела бы. – Мамочка достала из сумки яблоко, разрезала и протянула Трейси. – Нужно принести еду и побольше теплых вещей для тебя.
– А где ты берешь вещи? – полюбопытствовала девочка.
– В разных местах. Есть люди, которые отдают одежду… ну, тем, кто небогат. Еще у меня есть друзья из парка и других мест, они тоже отдают нам ненужные вещи.
– А еда у нас откуда? Ты не работаешь, папы у нас нет. Как же мы покупаем еду? – не унималась Трейси.
Мамочка стиснула ногу Трейси и заговорщицки зашептала:
– Ни о чем не беспокойся, ладно? У Мамочки есть друзья, они дают кое-какую работу. Еды нам всегда хватит, тем более есть места, где ее можно добыть.
– Ты, что, крадешь еду? – удивилась Трейси.
– Конечно, нет! Мама учила меня, что воровать нехорошо. Ты тоже не воруй, это грех.
Завтрак они завершали в молчании. Трейси гадала, станет ли она хорошей мамой, когда вырастет, сможет ли защитить детей, да и вообще, станет ли мамой. Чтобы появились дети, нужен папа, так? Трейси рассеянно посмотрела на Мамочкину куртку, небрежно брошенную на матрас, и поняла, что Мамочка вот- вот уйдет и снова оставит ее одну.
Мамочка ушла по делам, свеча быстро догорела, а зажечь ее снова у Трейси не получилось. С каждой секундой становилось все страшнее. Малышка судорожно ощупала стол, надеясь разыскать фонарь, который вроде бы оставила Мамочка, рисунки упали на пол. Вернувшись, Мамочка застала ее в центре пещеры. Сжавшись в комок, Трейси всхлипывала так безутешно, что даже крики не действовали. Она терла виски руками, дергала себя за волосы и раскачивалась как маятник. Потом Мамочка снова ушла и бросила ее в темноте.
Ханна сидела напротив Ньютона в кафе и вспоминала холодный, пасмурный вечер двадцатилетней давности. Казалось, это случилось вчера. Чарли ушел парой месяцев раньше, и с тех пор Ханна жила в вечном ужасе: вдруг он вернется. Днем она то и дело оглядывалась, проверяла, не следят ли за ней, а Ньютон, благослови его Бог, ежевечерне заезжал на ферму, а то и пару раз в день – удостовериться, что у крыльца не стоит машина Чарли. Хотя Чарли ушел по собственному почину, но с его непостоянством мог запросто вернуться. Тем вечером Ханна покормила лошадей, и вдруг заболело все тело – спина, ноги, руки. Срок еще не подошел, и о преждевременных родах она не волновалась, решив, что подхватила вирус. А потому просто приготовила себе чаю и легла в постель, позвонив предварительно Ньютону и сообщив, что плохо себя чувствует и ляжет спать. По вечерним звонкам Бетти и Ньютона можно было сверять часы: супруги настоятельно просили, чтобы Ханна информировала о своем самочувствии, и она ценила их заботу.
В полночь Ханна позвонила им снова. Ньютон и Бетти примчались минут через десять. Что делать, не знал никто: Ньютон не видел, как рожала жена, а Бетти накачали обезболивающими. Ньютон расхаживал по спальне, убеждал, потом умолял Ханну поехать в больницу, но она отказывалась. Вдруг Чарли узнает про ребенка и заберет?
Боль не стихала несколько часов. Ханна заходилась криком, а Ньютон так отчаянно стискивал голову, что Бетти волновалась за него почти так же, как за Ханну. Впрочем, она знала: ее муж – человек сильный, он выдержит. Ханна корчилась от чудовищной боли, ее словно терзали две огромные ручищи. Она тужилась, и тужилась, и тужилась, но ребенок не выходил. Силы таяли, Ханне хотелось умереть, чтобы отпустили адская боль и страх перед Чарли.
