Боль была ужасной. И продолжалась слишком долго… Я опустил голову. А когда поднял, она глядела на меня, и ее глаза были полны слез.
— Прошло?
— Более или менее.
Мы оба взглянули мне на руки, которые горели огнем.
— А ноги?
— В порядке.
— Надо промыть ссадины у тебя на спине.
— Нет, утром. Я слишком устал…
Она не спорила. Разрешила лечь в свою постель одетому. В ее черных брюках и голубом свитере я выглядел, как второсортный балетный танцор с похмелья. В подушке была вмятина от ее головы. С чувством удовольствия я положил на нее свою голову. Джоан заметила мою улыбку и поняла ее правильно.
— Ты в первый раз в моей постели. Но и в последний!
— Имей жалость, Джоан!
Она уселась на краешек тахты и лукаво взглянула на меня.
— Это нехорошо для кузенов.
— А если бы мы ими не были?
— Но мы-то кузены! — вздохнула она.
Она наклонилась, и я не удержался. Обнял ее, притянул к себе и поцеловал по-настоящему. Я сделал это впервые в жизни и вложил в этот поцелуй все свое так долго сдерживаемое и подавляемое желание. Поцелуй получился слишком страстным, даже каким-то отчаянным. На секунду она расслабилась, смягчилась и ответила. Но так мимолетно, что я решил: это мне показалось.
Я отпустил ее. Она тут же вскочила и глянула на меня без гнева и без любви. Потом молча подошла к дивану в другом конце комнаты, завернулась в одеяло, улеглась и погасила свет.
В темноте до меня донесся ее спокойный голос:
— Спокойной ночи, Роб!
— Спокойной ночи, Джоан, — ответил я вежливо и уткнулся в ее подушку.
XIII
Время тянулось медленно, в комнате было тихо. Кровь в пальцах еще неистово пульсировала. Сегодня во второй половине дня они должны прийти в норму, и можно будет работать. Обязаны прийти в норму, вот и все!
Рассвело. Я услышал, как Джоан пошла в свою маленькую совмещенную кухню-ванную, чистила там зубы и варила свежий кофе. Донесся аромат жареного.
Субботнее утро. День Зимнего Кубка. Я медленно перевернулся с живота на бок. Все мышцы от шеи до талии были поражены скованностью.
В комнату вошла Джоан.
— Кофе.
— Спасибо.
— Как ты себя чувствуешь? — прозвучало совсем уж по-больничному.
— Жив. (Молчание). Ну, продолжай же, — не выдержал я. — Или стукни меня разок, или улыбнись. Но не стой с таким трагическим видом, будто сгорел Альберт-холл.
— Ну черт с ним, с Альберт-холлом, Роб! — Ее лицо осветила улыбка.
— Мир?
— Мир.
Она даже присела на краешек тахты. Морщась от боли, я принял сидячее положение. Руки мои напоминали связки говяжьих сосисок.
— Который час?
— Около восьми. А что?
Восемь. Скачки начнутся в два тридцать. Я начал обратный счет. Мне надо быть в Аскоте, самое позднее в час тридцать. А поездка туда в такси займет примерно пятьдесят минут. С возможными задержками — час. Чтобы привести себя в готовность, у меня остается примерно четыре с половиной часа. А чувствовал я себя так…
К какому же способу прибегнуть? Турецкие бани с парилкой и массажем? Но у меня слишком ободрана кожа. Можно размяться в гимнастическом зале. Можно проехать в парке верхом — это было бы наилучшим выходом в любой день, кроме субботы, когда парк набит ребятишками…
— В чем дело? — спросила Джоан.
Я ей объяснил.
— Ты это всерьез? Ты действительно собираешься? Сегодня?!
— Собираюсь.
— Но ты же не в форме!
— Об этом и идет речь — как побыстрее вернуть форму.
— Но тебе нужно хоть денек отлежаться в постели.
— Завтра полежу. А сегодня я скачу на Образце — участвую в борьбе за Зимний Кубок.
Она пыталась настаивать, но я объяснил, почему мне это так нужно. Насчет ненависти Кемп-Лора к жокеям и про все, что случилось со мной накануне вечером. Это заняло много времени. Передавая ей эпизод в пустой кладовой, я прятал глаза. Мне почему-то ужасно неприятно было говорить об этом зверстве. Даже ей. А повторить это я уже не смогу никому.
— Все понятно, — сказала она. — Так с чего начнем?
— С горячей ванны и завтрака. И, если можно, послушаем сводку погоды.
Она включила радио. Передавали какой-то модерновый концерт. Наконец истерическая музыка прекратилась и последовал прогноз погоды.
— «Во многих частях страны прошлой ночью отмечались слабые заморозки, — настораживающе мягким голосом сообщил диктор. — Сегодня они ожидаются вновь, особенно на открытых местах. В большинстве районов в ближайшие несколько дней ожидается сохранение холодной погоды».
И далее:
— «Послушайте объявление:
Распорядители скачек в Аскоте обследовали скаковую дорожку в восемь утра и сделали следующее заявление: на ипподроме прошлой ночью была отмечена температура два или три градуса мороза. Но так как земля у барьеров защищена соломой, скачки состоятся обязательно».
Джоан выключила радио.
— Ты окончательно решил ехать?
— Бесповоротно.
— Тогда, пожалуй… Я вчера смотрела эту передачу… «На скаковой дорожке»…
— Да ну!
— Если я дома, иногда смотрю ее с тех пор, как ты в ней начал участвовать.
— И что?
— Он, — теперь ей не надо было объяснять, кого она имеет в виду, — почти все время говорил о Зимнем Кубке: о лошадях и тренерах и т. д. Я все ждала, что он тебя назовет, но он все насчет того, какая замечательная лошадь Образец, а о тебе — ни словечка. Он объявил: это такие важные скачки, что он сам лично будет комментировать финиш и сам возьмет интервью у победителя. И если тебе удастся выиграть — ему придется описывать, как ты это сделал. Что само по себе будет для него достаточно горькой пилюлей. А потом еще публично поздравлять тебя на виду у нескольких миллионов зрителей…
Я смотрел на нее пораженный.
— Грандиозная идея!
