он проводил меня до бабушки. И мы пошли так же, как и в первый раз, в его руке — моя рука и совершенно молча. Когда подошли, я глубоко вздохнула: что может подумать бабушка, ведь я с ней распростилась?! Мой любимый успокаивал: он сам сумеет поговорить с ней. Я знала, грозы не миновать. Постучались, бабушка открыла ворча. Мы сказали, что посидим около окна, и вышли. Просидели почти до рассвета, но расставаясь, он даже не поцеловал меня.
Утром бабушка сильно ругалась, но я ей сказала, что я плохого не позволю, а то, что мы посидели, в этом нет ничего особенного. Вскоре он пришел за мной и мы белым днем шли рука в руке. Я гордилась, что он проявил ко мне такие чувства. Я пылала от огня, который жег меня внутри. Мне много хотелось сказать ему ласкового, милого, чтобы согреть его своим огнем, но я не могла сделать это.
Зашли к нему в дом. Бабушка послала его в баню, а мне подала портянки обметать. Что я и сделала быстро. После она подала мне чемодан и вещи, которые он должен взять с собой, за этой работой он меня увидел и начал шутить: „Смотри, бабушка, была бы она поближе, хорошая помощница была бы для вас“. Бабушка ласково поглядела и ответила: „Это все зависит от вас, может, я доживу, когда ты вернешься“. В пятом часу пришел его друг, и мы поехали на станцию. Бабушка плакала с причетом. Когда приехали, мне пришлось переживать за билет. Потом они достали. Мы попрощались. Я ушла в вагон. Его друг не вытерпел, заскочил в вагон и сидел рядом со мной, пока не доехали до Мариинска. Я знала, что этот тоже любит меня, но его любовь тяготила.
Вскоре я получила письмо в Тайгу. Связь между мной и моим любимым стала более крепкой.
Чтобы получить какую-нибудь специальность, я решила поехать в Новосибирск, на станцию Кривощеково. Нас командировал райком комсомола на постройку комбината № 179. Говорили, выучитесь, станете квалифицированными специалистами. Нас собралось три девушки и двенадцать ребят. Привезли и поселили в общежитие, на работу оформили кого куда.
Мы, все девушки, попали в транспорт узкой колеи. Приходилось брать в руки кайла и лопаты. Мои подруги рассчитались, но я решила выстоять. Я попросила Фросю, женщину, которая носила нам хлеб к обеду, чтобы она принесла газету, которую мы могли прочитать в обеденный перерыв. Этим самым мы могли бы связаться с текущей жизнью.
Фрося высказала мою просьбу парторгу, он настоял, чтобы меня вызвали в контору. А я такая сделалась страшная, что если б из знакомых кто увидел меня, не узнал бы. Лицо обветрело, щеки облезлые, так как несколько раз я их обмораживала.
Я пришла на второй день. Парторг спросил, откуда я, какова семья, как она обеспечена. Я отвечала на все вопросы. Он внимательно выслушал и сказал, что переведет из пути в склад, где находился путейский инструмент.
В это время, хоть и страшная я была, но все равно ухаживал за мной маменькин сынок Володя Горлов. Ох, и горе, а не парень! Пригласил он нас с подругой к себе в выходной день, (он жил в центре Новосибирска). День стоял жаркий. Пришли в дом, он не знает, куда и посадить. Пока мать готовила на стол, он нас фотографировал, потом показал альбом. И вдруг слышим, по радио объявляют о войне. Как это подействовало на нас!
Когда вышла на работу, наш кладовщик из центрального склада уже был призван на фронт. Вот теперь меня нагрузили до ушей. А он не только был кладовщиком, но и завхозом. „Нужно красить крышу гаража“, — говорит мне начальник, а начальником был Кузнецов Иван Кириллович, потом он тоже ушел на фронт. „А кто же ее возьмется красить?“ — спрашиваю его же. А он улыбается и говорит: „Ты хозяйка, вот и гляди, кого можно взять дня на три“. А я и голову опустила, в хозяйстве одного дома я понимала, что делать. А здесь целая организация! Надо топливом запастись, надо все утеплить к зиме.
Совсем было растерялась, пошла к парторгу, объяснила положение, а он говорит: „Не падай духом, поддержим“. Подсказал, кого послать красить, а уголь, говорит, шофера перевезут.
И пошла моя работа. Вскоре открылись курсы мотоводителей, без отрыва от производства. Я устроилась на эти курсы. Изучали мотор ЗИС-5 и ГАЗ, ходовую часть, сигнализацию и правила технической эксплуатации. Когда получили права, надо было стажироваться, а меня не пускают. Что мне делать? И опять я к парторгу. За меня, говорю, может работать любой грамотный старикашка, а на машине не каждый сможет. Смотрю, согласились мои начальники, дали приказ сдать склады.
Кто бы знал, сколько было пролито слез с этой сдачей. Во время работы мне никто не подсказал, что всякая вещь, выданная из склада, должна быть у кого-либо на подотчете. Я выдала шторы в красный уголок, а их там не оказалось. Наверное, сам же председатель местного комитета и унес, т. к. он всегда замыкал красный уголок. Чашки, кружки пошла спрашивать с буфетчицы. Она говорит: „Их растаскали“. Так, говорю, что ты взяла у меня из склада. Она отказалась. Главный бухгалтер взял плащ съездить в банк и не вернул, а плащ новый. Я считала, что эти все вещи списываются, а мне их тоже так списали, что я почти весь год платила.
По окончании стажировки меня прикрепили к мотовозу № 900. На нем работал высокий стройный моряк Саша Киселев, очень суровый на вид. Мне девчата говорят, ты с ним и трех дней не проработаешь. Это меня озадачило. Но решила, будь что будет. Он в это время стоял на ремонте. Я подошла, спросила, можно ли ему помочь. Он улыбнулся, пожалуйста, грязи не жаль. Взялась я, сама промываю в керосине, спрашиваю что может быть во время работы на линии. Он охотно отвечал на все заданные вопросы, а под конец ремонта выкрасил в кабине светло-красным лаком. Со словами, что „Теперь в мотовозе есть девушка, надо чтоб и вид мотовоза был более приличный“.
Выехали на линию. Сначала возили кирпич. Все ожидали: вот-вот придет Киселев с требованием убрать девчонку, но к их удивлению, мы так сработались, что вскоре увидели меня на доске с высшим процентом выполнения. Саша всегда держал мотор в исправности, а я протирала так, что даже чистого платочка не замарали бы, если проверяли бы чистоту. Когда сменялись и я направлялась в общежитие, Саша иногда окрикивал меня: „Эй, Саша, иди-ка сюда!“ Я — бегом, думаю; что-то натворила, а он стоит, показывает на скаты: „Что же ты и скаты не помыла?“ И рассмеется, видя меня растерявшуюся. А после скажет: „Иди отдыхай, умучилась ведь ты“.
Но я не чувствовала усталости. Я была так рада, что такая молодая сумела заменить мужчину и что не смеются надо мной, как над другими девчатами, которых гонят напарники. Иногда я работала по две смены и никто про это не знал. Машину заправлю, а Саши нет. Он жил в Новосибирске. Я подъезжаю, сажу главного и работаю, до тех пор, пока Саша появится, отыскав меня на линии.
Я относилась к нему как к брату, а его имя с любовью произносилось мною, потому что мой любимый ведь тоже был Саша. Может, это отношение и покорило сурового холостяка. Один раз был у меня в общежитии. Прошел, посмотрел, как я живу, чем занимаюсь. В это время Саша стал поговаривать: надо, мол, одному из нас уйти на другую машину, чтобы можно было вместе хоть в кино сходить. Но я упросила его, чтобы он не делал этого.
Так мы и работали. К нашей машине, в мою смену прикрепили главного Сивикова Василия, он таких же лет, как и Саша. Так же считался холостяком.
Так, прошло наверное более полутора лет, а война, хлеба мало, баланда жидкая. А чаще всего варили ботву свекольную или колбу. Однажды у нас в организации собрали деньги и отправили за семенной картошкой. Мне привезли два ведра, да на рынке подкупила, и у меня хватало семян на пять соток земли. Радовалась, что хоть осенью буду сыта. Но разделился трест № 3. Нас, большую часть одиночек, отправили в Кемерово. В том числе и меня вместе со своей девятисоткой. Я радовалась, а Саша ходил мрачный, видно, не хотелось ему отпустить меня. Он говорил: „Саша! Пускай отправляют нашу девятисотку, а ты откажись“. Но я даже слушать не хотела. Однажды сидим возле машины, он поглядел мне в глаза и говорит: „Лучше бы я сразу отказался от тебя, мне бы легче было, а то впустил тебя в свое сердце, а ты ничего не понимаешь и понимать не хочешь“.
С личными моими делами многое изменилось. За полгода до моего отъезда на заводе стала работать сродная сестра моего отца — Надя Дмитриева. Я ее приняла с радостью. Когда она приходила ко мне, я угощала ее последней пайкой. Рассказывала, что по-прежнему люблю Бруева и что его письма согревают теплом моим руки. Что все письма у меня с любовью сложены, как самое дорогое для меня. Она при этом объяснении только поддакивала. Однажды, отвечая на одно из писем, я своему любимому задала вопрос: кто ему из девушек нашей деревни нравится больше всех? Ведь он ходил со многими. Он мне ответил, что больше всех — Надя Дмитриева. Это меня ударило, что молнией. Ответ на это объяснение я писать не стала, а решила проверить. Здесь, как назло, вытащили мои деньги из чемодана, которые я так берегла.
