Вопрос следователя:
— На допросе 10 декабря 1975 года Вы утверждали, что после прохода Ирбен в течение часа шли со скоростью 6 узлов. Штурманская экспертиза установила, что со скоростью 9 узлов «Сторожевой» шел только 3 минуты — с 9 часов 6 минут до 9 часов 9 минут. Чем Вы объясните такое расхождение между вашими утверждениями и основанным на объективных показателях корабельной документации заключением экспертов?
Ответ Саблина:
— Мое утверждение, что «Сторожевой» шел со скоростью 6 узлов около часа является ошибочным. Надо сказать, что во время движения «Сторожевого» 9 ноября некоторые моменты я воспринимал как происшедшие более скоротечно, а некоторые, наоборот, несколько замедленнее, чем было. Объясняю я это усталостью в период похода БПК 9 ноября, большим нервным напряжением и обилием впечатлений за короткий промежуток времени. Как я теперь понимаю, я ошибочно показал скорость 6 узлов. В действительности я уменьшил ход не до «самого малого» (6 узлов), а просто до «малого» — 9 узлов.
Вопрос следователя:
— С какой целью Вы в 9 часов 6 минут увеличили скорость БПК?
Ответ Саблина:
— Я опасался, что при движении «Сторожевого» малым ходом ПСКРЫ сумеют подойти к кораблю и высадить десант. Увеличил скорость с 9 до 14 узлов. На такой скорости высадить десант сложнее.
Вопрос следователя:
— На допросах Вы показали о своем намерении идти на «Сторожевом» в Кронштадт и Ленинград. Как следует из заключения штурманской экспертизы, на корабле не было карт-планов гаваней Кронштадта и устья Невы. Как Вы это объясните?
Ответ Саблина:
— Мне не было известно, что карт-планов Кронштадта и устья Невы не было на корабле. Это меня не интересовало, т.к. не было намерения заходить в гавань Кронштадта. Речь шла о том, что «Сторожевой» станет на Кронштадтском рейде, и только в том случае, если будет положительный ответ на наши требования. Я считаю, что если бы нам дали положительный ответ, то не было бы затруднений с проводкой корабля и в Ленинград. Нам бы предоставили лоцмана.
Вопрос следователя:
— Почему нарушали правила кораблевождения, предусматривающие подачу сигналов при изменении курса и скорости?
Ответ Саблина:
— Я осознаю, что нарушал ППС и боевые эволюционные сигналы, не показывая своих действий. Могу объяснить это только большой занятостью проводкой корабля, отсутствием штурмана и вахтенного офицера.
Передо мной навигационная карта с выполненным на ней маршрутом движения БПК «Сторожевой» 9 ноября 1975 года. Прокладку курса Саблин выполнил синим фломастером, подписи сделаны коричневым. Основные позиции прокладки Саблина, связанные с изменениями курса и скорости:
До траверза м. Колки К=316, V=22 узла.
До траверза Микельбака К=240, V=22 узла.
До маяка «Ирбенский» К 322, V=22 узла.
От маяка «Ирбенский» К=313, V=6 узлов.
На заключительном этапе К=290, V=14 узлов.
На момент остановки корабля БПК «Сторожевой» находился в точке с координатами Ш = 58 01N Д=21 03 0 Ost.
Внизу карты рукой Саблина написано: «Прокладку курса БПК “Сторожевой” за 9.11.1975 г. выполнил в ходе допроса 10.12.1975 г. я лично — Саблин В.М.» Дальше роспись Саблина и дата— 10.12.1975 г.
Подпись Саблина заверена следователем Добровольским.
На карте предельно ясно видно начало отклонения курса в сторону шведских территориальных вод, причем не вообще просто в сторону Швеции, а конкретно в сторону шведского острова Готска-Санде, ближайшей шведской территории, куца можно было дойти.
С первого дня допросов Саблин больше всего избегает вопросов, связанных с тем, каковы были его планы, если бы ему удалось оторваться от наших кораблей и избежать обнаружения самолетами.
Из показаний Саблина 11 февраля 1976 года: «В случае если требования, изложенные в радиограмме Главнокомандующему не были бы удовлетворены, я предполагал идти вдоль берегов СССР и передавать средневолновым передатчиком радиограмму-обращение к советскому народу “Всем! Всем! Всем!” Я сказал в выступлении о необходимости широкого осведомления о нашем выступлении как можно большего числа людей, рекомендовал всем писать письма родственникам, близким и знакомым. Я говорил, что топливо и продовольствие мы будем просить у проходящих судов. При этом я не уточнял, какие корабли мы будем останавливать, советские или иностранные. Я объявил, что будем просить помощи у всех, кого встретим. Кто-то пытался высказать (в виде реплики), не будем ли мы обращаться за помощью в прибалтийские страны, в частности в Швецию, Финляндию и Данию. На это я ответил, что я сказал, что если нам не удастся получить топливо и продовольствие у проходящих судов, то мы вернемся в базу и я отвечу за все произошедшее на корабле».
Из показаний Саблина на допросе 2 декабря 1975 года: «Ранее я предполагал, а теперь убедился, что БПК “Сторожевой” под моим руководством вышел за пределы советских территориальных вод и на момент бомбежки и остановки находился в нейтральных водах».
На следующем допросе следователь задает Саблину вопрос:
— Почему же за этот период вы не изменили курс, ведущий в сторону Швеции, и удалялись от берегов СССР?
Ответ Саблина:
— Я еще раз заявляю, что курс в тот момент не имел для меня никакого значения — я старался уйти как можно дальше в открытое море от советских берегов.
Из протокола допроса Саблина В.М. 10 ноября 1975 года: «Я полагал, что у нас кончились бы запасы продовольствия и топлива, и нам пришлось бы в этой связи вернуться в базу. Тогда командир корабля, а также и все изолированные офицеры и матросы должны были приступить к исполнению своих служебных обязанностей. В этом случае, как я полагал, меня самого изолируют, и я буду наказан. Никаких насильственных мер в отношении командира, как и в отношении других изолированных от экипажа офицеров и мичманов, не было принято. Если бы кто-то и пытался применить насилие в отношении их, то я не позволил бы это сделать».
Но зачем уходить, чтобы потом возвращаться? В чем смысл этого ухода и последующего возвращения? Увы, никакого смысла нет, т.к. все рассказы о добровольном возвращении — это сказки для дураков.
К тому же последнее показание полностью противоречит другим показаниям Саблина, согласно которым он собирался, вырвавшись в Балтийское море подальше от советских берегов, останавливать проходящие мимо суда и за их счет пополнять запасы топлива и продуктов. И хотя Саблин говорит о том, что всё ему добрые моряки отдавали бы добровольно, на самом деле перед нами планирование самых настоящих пиратских акций.
Тот факт, что Саблин во время следствия все время менял показания относительно своих дальнейших действий, говорит о многом. Прежде всего о том, что не всему, что говорил Саблин, можно верить, так как он не раз был уличен следователями во вранье. Какие варианты дальнейших действий Саблина возможны? Во-первых, он сам не знал, что будет дальше делать. В это верится с трудом, так как, планируя захват корабля, Саблин продумывал каждую мелочь и уж никак не мог обойти вниманием столь важнейший для него стратегический вопрос. Во-вторых, он бы просто, пиратствуя, болтался в море в ожидании не зная чего. В-третьих, Саблин бы с повинной головой вернулся в Балтийск. В-четвертых, перед нами просто попытка уйти от самого страшного для Саблина вопроса — его ухода в Швецию.
Мое мнение, что последняя версия ближе всего к истине. И вот почему. Да, Саблин на самом деле вовсе не мечтал стать обычным эмигрантом-перебежчиком, не его это был уровень. Мечты Саблина, как мы уже знаем, были совсем иными. Весь расчет мятежа на «Сторожевом» делался на том, что руководство СССР
