съедят, тебе самый мизер достанется. Дашка, ты уверена, что выдержишь свой срок?
— Постараюсь. Здесь тоже жить можно. Ты с мужем приехала или одна?
— Одна.
— Скажи, Верка, вы ходили в милицию, ведь я так и не нашла денег? — в упор спросила я сестру.
— Нет. Какая, к черту, милиция… Мы туда и не собирались идти. Просто хотелось тебя немного припугнуть, и все. Хотели, чтобы ты с Глебом помирилась и нам деньгами помогла. Неужели ты думаешь, что у нас хватило бы подлости пойти в милицию? Ты что, Дашенька! — залилась краской Верка.
— Попугать, говоришь, — усмехнулась я. — Хорошо же вы меня попугали, что я на три года в колонию общего режима загремела! Пугачи! Так напугали, что до сих пор трясусь!
— Извини, мы не знали, что так получится…
— Макса нашли?
— Нет. — Веркины глаза как-то странно забегали, и я поняла, что она что-то явно недоговаривает.
— А мать его ищет?
— Ищет, только никак не может найти. Он пока числится без вести пропавшим.
— А почему меня о нем никто не спрашивает?
— Кто тебя спросит, если ты здесь сидишь? — смутилась Верка.
— Ты мне все говоришь или что-то скрываешь?
— Все, — тихо сказала Верка.
— А как мать Макса отреагировала на то, что меня посадили?
— Да никак. Она тебя знать больше не хочет.
— Моя квартира закрыта?
— Закрыта. В ней никто не живет. Дашенька, ты только не волнуйся, про Макса мы никому не расскажем.
— А я и не волнуюсь. Ладно, Верка, мне пора. Нам больше не о чем говорить. Семейного тебе счастья и побольше денег. Все-таки нехорошо как-то получилось. Я-то, дура, думала, что вы всерьез меня на пушку взяли, а вы, оказывается, просто попугать решили… — сквозь слезы улыбнулась я.
— Подожди. Мы говорим еще только двадцать минут. У нас еще сорок минут осталось.
— Хватит и двадцати. Сорок минут — это слишком много.
— Ты прости меня, если можешь. За все…
— Я не злюсь. Я вас с Кириллом давно уже простила. Что мне на вас злиться? Вы для меня чужие люди. У вас своя жизнь, а у меня своя. У нас ничего не может быть общего. Я рада, сестренка, что у тебя неплохо идут дела. Извини.
Я встала и направилась к выходу.
— Даша! — окликнула меня Верка. — Стой. Я хочу, чтобы ты на меня не обижалась.
— Я уже не в том возрасте, чтобы на кого-то обижаться. Я просто не хочу тебя больше знать.
Вернувшись в секцию, я села на кровать и смахнула слезы. Ближе к вечеру мне принесли передачу. В колонии есть такой закон. Передачами нужно делиться даже с теми, кто тебе неприятен. Пожадничаешь — изобьют. Кроме того, процветает натуральный обмен. За пачку дешевого чая можно получить приличные джинсы или неплохую юбку. Впрочем, хорошие вещи забирают себе надзиратели, а нам отдают те, что похуже. Вот и халат отобрали только потому, что он новый. «Зря сестрица потратилась», — злорадно усмехнулась я.
Раздав часть передачи девчонкам, я стала думать о Верке. Она что-то недоговаривает, но что? Макса до сих пор не нашли, это точно. Я в этом не сомневаюсь. Если бы его нашли, то ко мне в колонию давно бы уже прикатил следователь. В этой истории что-то не так. Верка упорно молчит, но я-то знаю свою сестру. Может, мать Макса до чего-то докопалась? Хотя в принципе мне нечего бояться. Нужно еще доказать мою причастность к этому делу.
Через несколько дней в отряд вернулась Танька. Я бросилась к ней на шею и радостно прошептала:
— Ну, слава богу, все обошлось!
— Я тебе обязана, — вздохнула Танька. — Если бы не ты, еще неизвестно, чем бы все это закончилось. Я умею быть благодарной, поверь.
— Какие, к черту, благодарности, главное, что ты осталась жива. Ты лежала в санчасти?
— Да. Доктор сказал, что я чудом выжила. Ты меня, Дашка, с того света вытянула. Еще немного — и все, пришлось бы папочке гроб отсюда увозить. А так — ничего, полежала под капельницей и отошла. В санчасти здорово! Можно спать сколько хочешь, и никто не стоит над душой.
— Танюш, я передачу получила. Правда, тут осталось немного, но кое-что я для тебя припасла.
Я заварила некрепкий чай, вытащила печенье с конфетами, и мы с Танькой с удовольствием перекусили.
— Не представляю, как это бабье пьет чифирь? — пожала плечами я. — Ведь так можно не только сердце посадить, но и все остальное тоже.
— Эти твари ничем не брезгуют. Кстати, они не сделали тебе ничего плохого, пока меня не было?
— Нет, побоялись.
— Даша, а кто тебя так драться научил?
— Никто, — засмеялась я. — До колонии в жизни не дралась. Даже и подумать не могла, что мне придется научиться.
— Ты такая хрупкая на вид, а дерешься, как Синди Ротрок. Откуда в тебе столько силы? — улыбнулась Танька.
— Теперь нужно быть начеку. Давай поступим так: полночи будешь спать ты, а полночи я. Обоим засыпать нельзя, иначе может повториться та же самая история.
Так мы и сделали. Спали по очереди. Дни тянулись медленно, убивая однообразием. Примерно через месяц пришел дежурный и пригласил Таньку с вещами на выход. Танька улыбнулась, пожала мне руку и сказала:
— Вот видишь, я же тебе говорила, что меня скоро освободят. Скорее всего, папику удалось доказать мою невиновность.
— Я очень рада за тебя, — с трудом произнесла я, глотая слезы.
— Сейчас сяду в шикарную тачку и поеду в Москву. Отсюда до столицы часов шесть добираться, не больше. По дороге мы с папиком выпьем классного виски, а вечером пойдем в ресторан. Наверное, папик закатит грандиозный банкет по случаю моего возвращения. Ты только не падай духом, Дашуня! Я скоро за тобой вернусь. Я оттрубила здесь семь месяцев. Ты пока сидишь шесть. Ровно через месяц я заберу тебя. За месяц папик обязательно утрясет твой вопрос. Ты мне веришь?
— Верю, — прошептала я.
— Ты только держись, — хлопнула меня по плечу Танька. — Я недолго, подруга. Скоро я за тобой приеду! — Взяв сумку, она направилась к выходу. Остановившись у дверей, обернулась и громко заявила на всю секцию: — Кто Дашку тронет — на воле урою. Узнаю, когда заканчивается срок, и прямо у ворот колонии заживо похороню. Понятно вам, кобылы?!
Когда Танька ушла, девчонки, не стесняясь меня, выматерились, но дальше этого дело не пошло. На Танькино место поселили какую-то «шестерку», которую шпыняли всем отрядом. Я сомневалась в том, что Танька вытащит меня отсюда — ведь это стоит сумасшедших денег! Больно надо папику выкладывать кругленькую сумму за какую-то неизвестную зэчку… В общем, я готовилась провести в этом дурдоме еще два с половиной года.
Без Таньки стало как-то пусто. Я осталась наедине со своими проблемами и душевной мукой. Подруг на зоне я не искала, да здесь их и быть не могло. Таньку послал мне бог, а такие подарки и на воле-то бывают редкостью.
Больше всего меня раздражали женские татуировки, которые девчонки клепали себе с неуемным энтузиазмом. На зоне это называется «набить мастюху». Все бегали в туалет, прихватив с собой тушь и иголку. Главное, чтобы не увидел начальник. Если увидит, то сразу в карцер. Я никогда не понимала, зачем уродовать себя? Почти у всех девчонок было наколото одно и то же слово: «КЛОТ», что означало: «Клянусь
