маркиз.
Когда Софья рассказала об этом пострадавшей горничной, та умилилась.
— Так и сказал — загладить вину? — повторяла она, недоверчиво покачивая головой, и признавалась своей госпоже: — Не правда ли, маркиз до сих пор красив! Сразу видно, что он знатный человек… Он так много знает!.. Он даже поцеловал мне руку!
Княжна про себя посмеивалась: кому бы в России пришло в голову поцеловать руку крепостной девке? Но соглашалась, что порода в маркизе видна до сих пор. Старость не обезобразила его лицо, а сделала еще величественней.
Вообще-то оставить Агриппину в Дежансоне посоветовал княжне Тредиаковский.
— Агриппина перенесла тяжелое потрясение, — сказал он. — Представьте, как бы вы чувствовали себя, окажись на ее месте. Она стесняется вас, стесняется окружающих. Девушку мучает стыд. Ей кажется, что все знают о ее позоре…
Соня представила. Вернее, попыталась представить. Картина показалась ужасной. У нее даже мурашки по коже побежали. Но вот сама Агриппина… Что-то Соня не видела у нее особых мучений.
Княжна знала, что и в простом народе девушки не меньше заботились о своей невинности, чем девицы знатного рода. А уж потерять девственность через насилие! Многие накладывали на себя руки от горя. По крайней мере, так всегда считала Соня, так она читала об этом в романах. Агриппина же порыдала денек, повздыхала, а потом философски заметила:
— Что же делать, девичество не вернуть. Видать, мне на роду написано остаться незамужней, хотя теперь и вольной. Господь награждает нас за муки и терпение. Если я стану работать, то со временем смогу накопить денег и, например, открыть какую-нибудь лавочку, где стану торговать благовониями или цветами. Я еще не решила…
Софья была разочарована: это и все горе? А потом подивилась планам восемнадцатилетней девушки: первое, о чем та стала размышлять, — как выжить, как обеспечить себя средствами. Пожалуй, и княжне стоило поучиться у горничной стойкости и практическому отношению к жизни. Потому, наверное, она и усомнилась в словах Григория о потрясении Агриппины и о том, что ей надо дать время прийти в себя.
Для себя Соня объяснила: высокие чувства девушкам из простого народа недоступны. И, потеряв честь, руки на себя они вовсе не накладывают.
Накануне ее отъезда в Монпелье маркиз Антуан почувствовал себя гораздо лучше. Он мог уже понемногу ходить, что и делал, опираясь на руку Агриппины. Он подолгу что-то рассказывал девушке, а та согласно кивала.
Это несказанно удивляло княжну: что может быть общего у такого старого, образованного человека, как маркиз, со служанкой, которая едва научилась читать и писать? Уж ей ли не знать, как простовата Агриппина, как примитивно судит она о жизни… Или маркиза де Барраса всю жизнь тянет к простолюдинам?
Как бы то ни было, о своей бывшей крепостной она могла не беспокоиться. Маркиз был достаточно богат, чтобы позаботиться об Агриппине ежели не самому, то посредством своих денег.
С Софьей Агриппина расставалась без слез и, кажется, без сожалений, что, надо сказать, княжну задело. Может, и вправду лучше оставить ее насовсем во Франции? Но оказалось, что Агриппина лишь поверила прежним обещаниям Софьи. Теперь она только повторила:
— Ваше сиятельство обижены на меня за то, что пришлось дать вольную той, у которой вся родня — крепостные? Вы поэтому оставляете меня здесь?
— Но тебе больше ничто не угрожает, — удивленная ее горячностью, проговорила Софья. — Кроме того, если ты захочешь выйти замуж, я дам тебе неплохое приданое. Тебе достаточно будет лишь сказать о том маркизу Антуану, мы с ним обо всем договорились.
— Так-то оно так — задумчиво сказала Агриппина. — Да только скучно тут жить… Вы увидите море, а я тоже всегда мечтала на него посмотреть…
С Агриппины мысли Сони перекинулись на Альфонсину де Шовиньи. Альфонсина — пособница Флоримона де Барраса, контрабандиста и работорговца, занималась тем, что сообщала Флоримону о красивых женщинах, которые приезжали в Дежансон. По ее наводке те в некий момент исчезали из города, и больше старуха их не видела. Потом она присваивала себе вещи и деньги своих постоялиц. До сих пор ни одна из девушек, попавших в лапы преступника Флоримона, обратно не возвращалась.
Теперь, скорее всего, остаток жизни старая Альфонсина проведет в тюрьме, она будет наказана по всей строгости закона.
Соня тогда с восторгом говорила Григорию об умелой французской полиции. Она чуть ли не прославляла французских служителей закона, которые строго карают порок.
Правда, Тредиаковский эти ее горячие восторги быстро охладил.
— И в этой стране, как во всех других странах, закон представляет собой паутину для мелких мух, — усмехнулся Григорий в ответ на ее замечание. — Крупные мухи минуют ее с завидной легкостью…
И Соня продолжала размышлять о превратностях судьбы, о том, чем ей предстоит заниматься в недалеком будущем. Она узнала, что Тредиаковский — тайный агент некоего чиновника Коллегии иностранных дел.
Чего греха таить, до настоящего времени княжна Астахова относилась без уважения к Коллегии, после того как узнала, что ее чиновники не только позволяли себе перлюстрировать письма граждан, но некоторые из них вообще не доставлялись адресатам, тем самым порой лишая людей очень многого. Например, как в случае с ее семейством…
Кто знает, получи семья Астаховых в свое время письмо маркиза Антуана де Барраса с сообщением о находящемся в его распоряжении золоте, половина из которого принадлежала Еремею Астахову, может, его сын князь Астахов Николай Еремеевич поехал бы во Францию, откуда вернулся бы уже богатым человеком. И, может, тогда маменька, княгиня Мария Владиславовна, не умерла бы слишком рано от горя и беспокойства за судьбу своих детей…
И вот теперь так странно складывалась жизнь, что Софья стала служить ведомству, которое прежде не уважала.
А что Григорий скомандует ей, когда приедет? Может, скажет: «Немедленно выезжаем!» И она должна будет слушаться беспрекословно, потому что первым и непременным условием их совместной работы в будущем господин тайный агент поставил именно это: выполнять без возражений все, что он прикажет, безо всяких женских штучек — то бишь истерик и капризов.
Соня про себя обиделась: она вроде никогда не была истеричкой, но вслух ничего не сказала. Разве что подумала: скорей всего, Тредиаковский попросту не разбирается в женском характере. Ни одна женщина доселе как следует не увлекла его, вот он и смотрит на весь прекрасный пол со снисхождением: мол, от него в жизни мало пользы. Только для продолжения рода и годится!
Равнодушие Григория — или его умелое притворство — всерьез задевало Соню.
Григорий не высказал никакого восторга в ответ на ее предложение вместе с ним найти и доставить в Петербург похищенную злоумышленниками Вареньку Шаховскую. Просто согласился, и все. Словно сама по себе княжна Софья Астахова не могла представлять интереса для него… Неужели ей так важно внимание мужчины? Раньше подобные мысли к ней не приходили… Поздновато вы созреваете как женщина, Софья Николаевна! Как бы то ни было, а на работу княжну взяли и указание ей дал новый начальник сухо и коротко: «Приехать в Монпелье, остановиться в гостинице и ждать моего приезда». Это и все? А что Соне можно и чего нельзя? Например, можно ли знакомиться с кем-нибудь? А если можно, то о чем с ними говорить? Мог бы господин Тредиаковский и поподробнее рассказать Софье о ее будущей работе и о том, как она должна вести себя с окружающими!
2
Обслуживание богатых постояльцев в гостинице было заведено на таком высоком уровне, что Соня смогла обходиться без собственной горничной. Достаточно ей было дернуть за сонетку, как являлась гостиничная служанка и помогала красавице-баронессе приготовиться ко сну, а завтрак или ужин, как,
