танцуют.
— Да уж, что скупы, то скупы, и каталонцы, и мы, жители южной Франции, — сказала Люсьен Мари и засмеялась.
Раз, два, три, четыре — теперь темп увеличился, и фигуры в танце закаливались высоким прыжком.
Большой открытый автомобиль нахально протискивался через толпу, но жандармы его остановили — и он был вынужден дать задний ход.
— Неужели там был доктор Стенрус? — удивился Давид.
Доктор и еще два седовласых господина на заднем сиденьи — и очень элегантный испанец среднего возраста за рулем.
Жорди долго глядел им вслед.
— Бог ты мой, какие дела могут быть у твоего земляка с Эль Бурреро? — пробормотал он, и губы его изогнулись в усмешке.
Эль Бурреро, погонщик ослов. Давид вопросительно посмотрел на Жорди.
— Возможно, я ошибаюсь, — сказал Жорди, пожав плечами. — Может обмануть освещение… Но мне кажется, я узнал человека за рулем. Негодяй, каких свет не видел. Когда-то ему удалось продать одну партию мулов нашим войскам, а деньги получить два раза — и все-таки мулы оказались по другую сторону. С тех пор его и зовут эль Бурреро.
Давид вдруг вспомнил слова Стенруса о человеке, «оказавшем правительству большую услугу…»
Нет, невозможно, Стенрус ведь психолог, человек проницательный.
— Ты, наверно, ошибся. Освещение-то какое, посмотри, факелы чадят и качаются, — сказал он. — Пожалуй, пора домой, пошли ужинать.
Они встали по обе стороны Люсьен Мари и покинули площадь.
Примерно через неделю к ним на лужайку перед домом с рычанием завернуло такси. Люсьен Мари еще утром пошла к Консепсьон, чтобы помыть волосы, а Давид сидел один и писал за спущенными жалюзи, когда к нему вошла Дага. Глаза ее были расширены, волосы растрепались.
Давид вскочил. Уже само появление всегда непоколебимо безмятежной женщины, да еще в таком виде, было сигналом бедствия.
— Помоги мне, — простонала она. — Туре исчез.
Она грузно опустилась на стул, совершенно раскисшая от жары и отчаяния. Но в таком виде она была более человечной.
— Что случилось? — спросил Давид. — И где ты его искала?
— Случилось так много всего, — промолвила она устало. — Все оказалось сплошной липой. Он одурачил и Туре, и министра и мистера Мак Кёллена. Мы потеряли все наши деньги. Но все это неважно, лишь бы только Туре…
У нее перехватило горло, и она с трудом продолжала:
— Нам все стало известно вчера, мы как раз подумали, что теперь все в порядке, и скоро начнется радиопередача. Первую большую речь в эфире должен был сказать сам министр.
— А разве здесь есть частные радиостанции?
— Нет, по другую сторону границы. — Она назвала место и продолжала. — Когда Туре туда поехал, там его просто не поняли, никто никаких денег не получал и вообще никто ничего не знал. Документы, контракты, телеграммы — все было сплошным надувательством со стороны сеньора Касаверде. Мне бы надо было забеспокоиться, потому что Туре воспринял все это невероятно спокойно. Ты-то знаешь, как он обычно рвет и мечет… А тут он только молчал. Потом пошел и лег. А сегодня вдруг исчез.
Сперва я решила, что он пошел выкупаться, хотя ему это запрещено. Но на берегу его не было. И в городе тоже. И на дорогах в горах его не видели. Сначала я повсюду бегала сама, а потом взяла такси и весь день колесила по городу. Ну что могло случиться?
— Может быть, ему просто захотелось побыть одному, пережить удар, — предположил Давид. В конце концов ему удалось уговорить ее отдохнуть, а сам он решил заняться поисками вместо нее.
Она произнесла едва слышно:
— Больше всего я боюсь, чтобы этот Касаверде из страха перед Туре…
Она совсем сникла на диване у Давида.
— Сеньор Касаверде наверно уж давно отряхнул прах со своих ног, — хмыкнул Давид.
Поскольку такси Ганзалеса, все еще сопя и всхрапывая, стояло на лужайке перед домом, он поехал на нем в город.
У доктора Стенруса и в самом деле было высокое давление, верно также, что его мог хватить инфаркт во время купания или в горах. Но прежде чем допустить такой катастрофический исход, Давид решил поискать его в тех местах Испании, которые казались ему наиболее подходящими для убитого горем человека.
В Эль Моно его не было.
Хозяин и эль секретарио посмотрели на Давида задумчивым взглядом, когда он на несколько минут присел на то место у двери, где обычно сидел Жорди.
Его перестали рассматривать как туриста, он уже начал вписываться в местное население городка.
Не было доктора Стенруса и у Мигеля, и Давид собрался было следовать дальше, но у стойки стояли эль вигилянте и сержант Руис. Они крепко похлопали его по плечу и сказали, широко улыбаясь: Hombre[16], мужчине рюмочка никогда не повредит, а в особенности, если он окружен одними женщинами!
Но в этот момент Давид увидел, что сам старый Мигель стоит в дверях во внутреннюю комнату и делает ему какие-то знаки бровями, повернув негнущуюся шею.
В маленькой комнатушке, неизвестной раньше Давиду, восседал Туре Стенрус собственной персоной, в полном одиночестве и царственно пьяный. Перед ним стояла бутылка мансанильи.
Мигель безмолвно поставил еще одну рюмку.
— Что ты имеешь сказать? — спросил Стенрус воинственно.
— Твое здоровье, — сказал Давид, улыбнувшись.
Стенрус посмотрел на него долгим взглядом. Его переполняли кристалльно-ясные идеи, было необходимо поведать их миру, и поэтому он нуждался в аудитории.
— Вот это и есть в тебе самое плохое, — начал он. — То, что ты говоришь, еще не так возмутительно, как то, что у тебя на уме. Как, например, сейчас. Ведь ты сидишь и думаешь: так и надо этому старому ослу. Дать себя одурачить какому-то даго…
— Это слово не мое.
— Нет, разумеется, так сказал министр. Но он-то в таком же положении, что и я. А я… Старый тщеславный идиот. Не может успокоиться, что уже вышел в тираж. Не ввели в правительство собственной страны, так дайте ему, видите ли, местечко повыше здесь, дайте стать гласом божьим в эфире, всемирным ментором, распределяющим кнуты и пряники между правительствами. Кстати, а какое до всего этого дело тебе?
— Да Дага очень волнуется, — объяснил Давид.
Доктор Стенрус величественным жестом отмел Дагу в сторону. И закончил этот жест, приставив свой острый указательный палец к груди Давида.
— Ты суешь свой нос куда не следует. Ты думаешь. А думать опасно.
— Слушай, а не поехать ли нам лучше домой? — предложил Давид.
Стенрус отмел в сторону также и свой дом.
— Хочешь знать, о чем ты сейчас думаешь?
— Нет, — поспешил Давид.
— Ты думаешь: вот сидит старый человек, загубивший напрасно свои последние годы, самый драгоценный отрезок своей жизни, когда мог бы еще работать и работать. Как избалованному ребенку, ему захотелось убежать из дому, чтобы отечество стало клянчить и умолять его вернуться обратно…
Стенрус опрокинул в себя свою рюмку.
