И тут четко щелкнуло, и я еще успел заметить, как Ленок оборачиваться начал, с удивленным таким лицом, а потом на дереве рядом с тропой полыхнула неяркая оранжевая вспышка, и крик мой взрывной волной обратно в глотку вколотило. И осколки взвизгнули.
Повезло. То ли мину эту олух какой-то местный ставил, а скорее – не с той стороны тропы гостей ждали. Поэтому большую часть осколков ствол на себя принял. Была бы мина с нашей стороны – все бы легли. А так – четверо. Из семи.
Но когда я сел… И увидел тропу… И ребят на ней… то почувствовал, что в груди у меня такой вой нарастает и наружу рвется… такой вой… что если я его наружу выпущу, то все оборотни в округе от страха передохнут.
Е… мать! В господа бога, в душу! Будьте вы все прокляты на веки веков!
И мне вдруг страшно захотелось взять горсть снега и с размаху размазать его по лицу, наглотаться белой, холодной мякоти, набить им глотку так, чтобы заныли зубы, чтобы…
Чтобы не видеть сверкающие на солнце капельки крови, щедро рассыпавшиеся по траве.
– С-сергей.
Я голову медленно-медленно поднял, повернул, на рыжую посмотрел – она от меня в сторону шарахнулась.
– Что?
– А…
И замолчала. А глаза ее, зеленые, поблескивают влажно, и вижу я по этим глазам, что вот-вот разрыдается она в три ручья.
Нет уж, думаю, если она сейчас тут расклеится к чертям… а Илени, похоже, в ступор впал… а ведь нам еще вернуться надо, ведь Задание-то еще не выполнено… Да будь оно проклято, это Задание, трижды, тыщу раз проклято – четверо ребят за кусок гнутого металла!
Ладно. Только пока я ребят по-человечески не похороню, никуда я отсюда шагу не сделаю.
– Кара. Собери оружие.
Стоит. Словно и не слышала.
– Сержант Карален, – цежу, – выполнять приказ!
Подействовало. Вскинулась, вроде даже в глазах что-то мелькнуло.
– Слушаюсь, командир.
Очень не понравился мне голос ее. Безразличный, бесцветный. Неправильный голос. Но послушалась. И то хорошо.
Поднялся, отошел чуть в сторону, достал нож, примерился и вырезал кусок дерна. Под ним земля обнаружилась, мягкая. Такую копать будет легко. Да и лежать в ней, наверно, тоже неплохо, хотя мертвым, в общем-то, все равно, где лежать. Это живым не должно быть все равно, как их мертвые лежат, если они себя все еще за людей считают.
А место здесь хорошее. Тихое.
Эх, жаль, лопатку не взял. Ножом да руками… Хотя… Взял я вещмешок, достал из него сверток, распеленал его, и вытащил на свет белый бесценную и священную реликвию – Корону эту долбаную. Покрутил, прикинул – да, думаю, подходяще будет. Не лопата, конечно, но уж не хуже каски.
Илени из столбняка вышел, когда я уже сантиметров на двадцать успел углубиться. Осмотрелся он по сторонам, увидел, чем я яму копаю, – и чуть обратно в столб не превратился.
– Но… – бормочет, – как же… ведь это…
– Да брось ты, – говорю, – чушь нести.
– Но как же… Короной… могилу…
– А что? – я еще одну кучку высыпал. Загребает она хорошо, края подходящие. – Пусть хоть раз хорошее… тьфу, настоящее дело сделает.
– Но… – Илени на меня так смотрит, будто я на его глазах… ну, знаменем, что ли, подтерся. – Ведь это Великая Корона…
– И правильно, – рыжая вмешалась. Слезы у нее на щеках уже слегка подсохли, и голосок запальчивый прорезался. – Пусть. Великая Корона. Ну и что?
– Но…
У Илени, похоже, все в голове перемешалось. Посмотрел он на меня, на Кару, на ребят на траве, махнул рукой и отвернулся.
– Командир правильно решил, – шепотом закончила рыжая. – Это – благородное дело. Даже для Великой Короны. Они… заплатили за эту честь самую высокую цену. Заплатили своими жизнями.
И вот тут она не выдержала и заплакала.
Что дальше было, я плохо помню. Как сквозь голубой туман.
Помню, как стоял над холмиком – одним на всех! – «ППШ» в небо направлен, а я на спуск давлю и никак не могу понять, почему тихо-то так. Потом только увидел гильзы в траве и понял, что давно уже весь диск высадил. Дошло…
Странно даже – не первый же год воюю, и друзей терять не раз приходилось. Но вот так, чтобы не просто за сердце брало, а еще и сжимало со всей силы, – не было. Не все, значит, зачерствело и коркой запекшейся покрылось.
И то – другое. Тоже, понятно, стоял и клял, что не успел, не прикрыл – но только не был я за них в ответе, как за этих ребят… перед собой в ответе.
Эй, товарищ капитан, товарищ капитан. Многому вы меня научили, много раз из-под смерти вытаскивали, а вот про это слова не сказали. Боялись, что мы вас жалеть начнем? Или просто берегли?
Еще помню, как идем мы трое по замковому двору, увешанные оружием, как новогодние елки, и толпа молча перед нами расступается, а на крыльце, как в считалке – царь-царевич, король-королевич, в смысле, принцесса, товарищ комбриг, еще кто-то в пух и прах разнаряженный. Мы подходим к ним, и Кара достает из вещмешка Корону и протягивает ее принцессе, а я становлюсь перед Клименко и четко, руку к виску, докладываю о выполнении боевого задания, в ходе которого… уничтожено противника… захвачено трофеев… собственные потери… собственные потери... ну да, это я два раза повторял – с первого не получилось.
А потом я так же четко поворачиваюсь и иду прочь оттуда, и толпа снова расступается передо мной, и краем уха я слышу, как что-то вполголоса говорит принцесса и также тихо ей отвечает комбриг. Следующее – я лежу на кровати, как есть – в сапогах, грязной гимнастерке, раскинув руки и уставясь невидящими глазами в полог из белого аксамита – ткань, чрезвычайно ценимая особами королевской крови за ее способность сочетаться с бриллиантами, – и со стороны, должно быть, выгляжу точь-в-точь как убитый наповал. В каком-то смысле так оно и есть. Часть меня там убили. Вместе с ними.
Я лежал так, пока не услышал стук в дверь. Медленно – очень медленно – сел на кровати, отер виски, сполз на пол, подошел к двери, отодвинул засов, открыл – и замер на пороге. Потому что за дверью была она. Карален Лико, Кара, рыжая… Лаура.
– Можно, я войду?
Я молча шагнул влево.
На ней было что-то очень белое и прозрачное, почти ничего не скрывавшее, даже в тусклом свете коридорной лампады. А когда я закрыл дверь, она и вовсе стала похожа на привидение. Стройное такое привидение.
– Я пришла… пришла к тебе… – голос у нее дрожал и срывался. –
