— Я что, слова выговариваю как-то неправильно? — лениво спросил капитан. — Я сказал: загнать остальных обезьян за решетку! Или я сперва вас, обезьян, должен туда загнать? Задумайтесь, почему, пока другие завоевывают Италию, вы торчите здесь, в тюрьме.
Раздосадованные солдаты лениво потянулись к выходу.
— Капитан, а почему вы здесь торчите, пока другие завоевывают Италию? — спросил привязанный к скамье Остужев, подозревая, что терять ему уже нечего. — Я знал нескольких капитанов, которые уже успели стать полковниками со времени начала кампании. Я уж не говорю о посылках, которые они отправляли домой, и о прекрасных ломбардийках!
— Я здесь, потому что мне можно доверить это заведение, — мрачно объяснил капитан. — Хотя ты прав, обошлись со мной несправедливо. Поэтому ты получишь не двадцать, а тридцать шомполов.
— Он сказал — тридцать? — Байсаков вовсе не был так глуп и нелюбопытен, как могло показаться на первый взгляд. — А я говорил тебе, Александр Сергеевич, от французов все зло. Зверье!
— Помолчи, пока и тебе не прибавили.
Остужев почти хотел этой боли. Слишком болело сердце, да и голова тоже. Но ничего так и не произошло.
— Добрый день, мсье!
Он вывернул шею и увидел рядом с капитаном двух милых девушек, которые держали четыре пистолета. В одной он без труда узнал Мари, во второй не узнал, но угадал Гаевского. Солдаты, стоявшие над узниками с шомполами, с тоской посмотрели на ружья, но Антон быстро шагнул между ними и оружием. Капитан, увидев совсем юных девушек с пистолетами, впал в оцепенение.
— Предупреждаю сразу: терять нам уже нечего, — заговорил Гаевский басом, и это произвело впечатление даже на бывалых солдат, которые разом вздрогнули. — Поэтому в случае сопротивления стрелять будем сразу. Вас трое, у нас четыре пистолета, еще и пулю сэкономим.
Мари, впрочем, один пистолет положила, чтобы вытащить из-за пояса нож и освободить Остужева. Александр сел, накинул рубашку и встретился глазами с печальным взглядом Байсакова.
— Да не оставим тебя, Иван Иваныч, — вздохнул он. — Дай мне пистолет, Мари, и освободи этого скитальца.
— Тоже из наших краев? — по-русски удивился Гаевский. — Из нас пора полк формировать.
— А ты чего девкой оделся? — спросил Байсаков, которого только еще начала освобождать Мари. — Не стыдно, а? Хуже скомороха. Смотреть противно.
— Мари, а может, мы его оставим? — тут же предложил Антон. — Пусть не смотрит.
Девушка ничего не ответила. Когда Байсаков освободился, он первым делом взял ружье, не забыв отобрать и шомпол у солдата. Остужев к тому времени уже оделся и разоружил все так же пребывавшего в оцепенении капитана.
— Нет, мой друг, — сказал он ему. — Вам даже и такое заведение доверить нельзя. Теперь надо связать их и быстро уходить.
Гаевский усмехнулся Мари.
— Вот я тебе говорил: как только освободим, начнет командовать. Он же старше, ты понимаешь? Он умнее.
Мари снова промолчала, только качнула головой в сторону двери. Не той, что вела в тюремный двор, а другой, выйдя через которую можно было оказаться на свободе.
— А связать этих? — Гаевский кивнул на солдат и капитана. — Зачем нам выстрелы в спину?
— Можно не связывать! — важно сказал ему Иван. — Можно вот так!
Он прошел мимо трех французов, на ходу отвешивая им удары в челюсть. Все трое попадали без сознания.
— Папаша научил, — пояснил Байсаков. — Это на себе прочувствовать надо, тогда понятно, как бить, чтоб не зашибить совсем.
Гаевский посмотрел на Остужева с выражением муки на лице. Александр только развел руками: не бросать же его теперь? Они прошли через дверь, ведущую к свободе, и оказались в небольшой будке. Здесь, связанные и с заткнутыми ртами, лежали два часовых.
— Скучно им было, захотелось с девочками поболтать, — пояснил Гаевский. — Дисциплина у французов что-то падает. Пора Бонапарту об этом подумать. Его-то они слушают, а вот офицеров рангом поменьше бояться разучились. Вина много пьют, за девушками волочатся…
— Помолчи! — приказал Остужев, выглядывая на улицу. — Есть карета или еще что-нибудь?
— Есть карета, есть. Иди налево. — Гаевский вытолкнул его наружу. — Пистолет только сунь под сюртук.
Карета и правда стояла шагах в ста. Когда Остужев дошел до нее и увидел, кто держит лошадей, то споткнулся и едва не упал. Это была Джина Бочетти, как никогда прекрасная в уланской форме. Она опустила глаза и не сделала ни шагу навстречу.
— Что это значит? — Остужев тоже не подошел к ней и дождался Гаевского. — Откуда она вас знает?
— Я к ней пришел, — объяснил Антон. — Услышал, что случилось, и пришел к ней. Правда, сначала ее выгнал Бонапарт, и еще, кстати, он пытался арестовать Колиньи. Но это ни к чему рассказывать здесь, только что вырвавшись из тюрьмы. Может быть, поедем?
Мари, молчаливая и даже какая-то чопорная, уже садилась в карету. Гаевский залез на козлы, и Остужеву ничего не оставалось, как последовать за Мари. Забрался наконец и Байсаков, сперва галантно открыв дверцу перед Джиной. Гаевский щелкнул кнутом, и лошади понесли их куда-то за город.
— Кто будет мне объяснять, что произошло? — мрачно спросил Остужев. — Я надеялся на Антона, но он лишил меня такого счастья. Кто тогда?
— Я могу только сказать, что моему отцу пришлось на некоторое время отлучиться, — ответила Мари, и Александр понял, что имени Дюпона она произносить при Джине не хочет. — Я пришла сообщить об этом Антону, и он познакомил меня с графиней Бочетти.
— Хорошо, Саша, я тебе все расскажу, — заговорила Бочетти, по-прежнему не глядя Александру в глаза. — Прежде всего: я поступила так только затем, чтобы мы оба не оказались в тюрьме! Наполеон может вести себя очень достойно, надо отдать ему должное, но на самом деле никаких принципов у него нет. Оскорблений он не прощает никому, ни мужчинам, ни женщинам, а оскорбление может увидеть в любом пустяке, он же корсиканец. Я испугалась. Я надеялась сохранить его расположение, позже во всем признаться и вызволить тебя. Все получилось иначе, он вскипел, сказал, что не хочет меня знать, и прогнал. А потом оказалось, что он приказал арестовать Колиньи, но мне неизвестно почему. Все случилось так неожиданно… Я не знала, что делать. И тогда меня нашел Антон. Сначала я решила, что он пришел меня застрелить. Но Антон лишь спросил, могу ли я помочь вытащить тебя из беды. Через знакомых офицеров я выяснила, куда тебя отвезли, и еще кое-что насчет тюрьмы, начала разрабатывать план, но Антон решил попробовать сперва действовать быстро, наудачу. Он оказался прав. Теперь мы едем в какое- то место, известное молодым людям.
Бочетти покосилась в сторону Мари, но девушка все так же смотрела в окно.
— Спасибо тебе, Джина, — решился произнести Остужев. — И тебе, конечно же, огромное спасибо, Мари! Антону скажу потом. А это мой приятель поневоле, Иван Байсаков. Он тоже из России и угодил в миланскую тюрьму каким-то странным образом.
Мари повернулась наконец и внимательно рассмотрела Байсакова. Тот, услышав свою фамилию, широко улыбнулся. Мари поджала губы.
Антон свернул на небольшую дорожку, проехал через рощу и остановился у неприметного, со всех сторон закрытого деревьями домика. Здесь, как выяснилось, последние дни жила Мари. По ее словам, ее привез сюда отец, а потом вынужден был исчезнуть на некоторое время. Бочетти, тихая и задумчивая, обошла весь дом и принялась бродить по окрестностям.
— Я правильно понимаю, что ты ей не веришь? — спросил Остужев.
— Правильно, — кивнула девушка. — И Антон знает, что я ей не верю.
— Но она вправду нам помогла! — весело напомнил Гаевский. — Действительно выяснила, где ты, и даже примерный план тюрьмы у нас был. Мы вошли как бы с черного хода. Дальше повезло, но…
— Но это могла быть ловушка, — меланхолично заметила Мари.
