на дальнейший спор не решился Волович.
– Весь юмор в том, Миша, что именно тебе и мне, вообще журналистам придётся все эти «сингапурские порядки» оправдывать и разъяснять широким массам в нашей самой свободной в мире прессе, – откровенно усмехнулся Анатолий, испытывая прямо-таки физическое удовольствие от мыслей о предстоящей «пламенному борцу с режимом» творческой судьбе.
– Кстати, смотри, Миша, а то мы как-то на совсем постороннюю тему заболтались – всю Москву, считай, объехали, окраины не в счёт, и – что? Тишь да гладь, по большому счёту. Постреливают, конечно, кое-где, не без этого, но ведь не сравнить с Грозным, например? Лично мне это напоминает как раз первый день ГКЧП…
– Он же и последний, – добавил Писатель. – Третьего октября девяносто третьего куда хреновее обстановка выглядела…
– Да, господа, прошу прощения, я ведь вам ещё не сказал, – вступил в разговор пока что с интересом прислушивавшийся к не совсем понятным разговорам Уваров, – полковник Тарханов распорядился, чтобы я вас не больше часа по городу катал. Вам ещё «Обращение к народу» написать надо и «Бюллетень номер один».
…На самом деле это была идея Берестина, которую он и изложил утром Президенту – послать «пишущих людей» лично изучить положение в Москве, после чего подготовить материал для выступления по радио и всем каналам телевидения. В одиннадцать часов утра, предположим, к этому времени всё уже определится.
– А вот господин Ляхов под псевдонимом Фёст пусть пока сделает справочку по сути коварных планов заговорщиков, – продолжил Алексей, – с фактами, цифрами, именами и фамилиями… и фотографии с мест событий непременно. Ваша дача, база «зубров» и тому подобное. Так, чтобы никто ничего опровергнуть не смог.
– Кому же теперь опровергать? На скамье подсудимых разве? – удивился Мятлев.
– Найдётся кому, – успокоил его присутствовавший здесь же Фёст. – Я имею весьма показательные факты участия в этом деле целого ряда ваших зарубежных друзей и коллег. Вот и вставлю в текст цитаты со ссылками на распоряжения, директивы, «закрытые» решения всяких там конгрессов, сенатов, парламентов, советов европ и прочих учреждений, которых наши внутренние дела интересуют куда больше собственных…
– Стоит ли так сразу? – осторожно спросил Президент. – Может быть, изложить всё крайне обтекаемо и посмотреть на реакцию…
– Простите, ваше высокопревосходительство, – с не совсем приятной улыбкой ответил Берестин. – Времена манной каши и чистого стола, надеюсь, прошли. Никаких компромиссов и двойных стандартов – «с одной стороны, с другой стороны»… Вы должны сказать всё сразу и максимально прямо. Так, чтобы весь мир услышал и задумался…
– Но ведь это – почти объявление войны, – кусая губы, тихо сказал Президент. В Кремле он чувствовал себя куда безопаснее, чем на даче, и верх снова начала брать оппортунистская составляющая его личности.
– Не знаю, Георгий Адрианович, – вздохнул Берестин. – Мне всю жизнь кажется, что назвать вора – вором, шулера – шулером, открыто и в лицо – единственно достойный приличного человека поступок. Там, откуда я к вам сейчас пришёл, так и делают, а потом смотрят – рискнёт ли данный субъект вызвать вас на дуэль или утрётся.
– А если рискнёт? – спросил с любопытством Мятлев. Берестин ему нравился.
– Вызванный выбирает оружие, – пожал плечами Алексей.
…Работа вчетвером над «Обращением» пошла быстро и весело. Самое главное, троим из «спичрайтеров» показалась очень привлекательной сама возможность говорить, что хочется и что думаешь, не на кухне и не на страницах оппозиционного листка, а от имени главы государства – на весь мир. Правда, резоны у всех троих были разные. Воловичу доставляло непривычное и как бы не совсем приличное (вроде как подглядывание в двенадцать лет за старшеклассницами в раздевалке спортзала) удовольствие то, что он сейчас писал вещи, ниспровергающие то, что он много лет демонстративно и за хорошую плату пропагандировал. И самое интересное – ему нравилось то, что у него выходило! Ведь наибольшее наслаждение доставляют занятия, способствующие выживанию и процветанию индивида, а через него и рода – пища, секс, уважение соплеменников…
То, что этот документ станет историческим, не хуже, чем речь Сталина по поводу начала Отечественной войны или доклад Хрущёва на ХХ съезде КПСС, не сомневался никто из пишущих и проговаривающих вслух самые изящные его обороты и периоды.
Шокировать население и дистанционно включать неработающие телевизоры Фёст не стал. И так несколько сделанных в лучших советских традициях предупреждений: «Внимание! В одиннадцать часов по московскому времени по первым трём каналам телевидения и радио «Маяк» будет передано важное сообщение!» заставили почти всё население России от Владивостока до Калининграда как следует напрячься. Последний час никто уже ничем не занимался, кроме как обменивался самыми невероятными и дикими гипотезами, от объявления войны Америке до официального подтверждения приближения к Земле астероида Апофис или как его там. Кое-кто из губернаторов и прочих высокопоставленных лиц за пределами Дальнего Подмосковья имели основания приблизительно догадываться, о чём может пойти речь, но, как правило, с обратным знаком, то есть – наоборот.
Слухи о том, что пора избавляться от «нынешнего Первого», ходили довольно давно, как и соответствующие настроения перед снятием Хрущёва в шестьдесят четвёртом. Но точной информации получить было почти невозможно (хотя кое-кто её всё-таки получил и сделал немалый гешефт), поэтому гадали, нервничали или веселились почти все.
Само выступление, предварённое исполненным на фанфарах кавалерийским сигналом «Слушайте все», явным и очевидным образом Президенту удалось. Скорее всего, ему тоже надоело последние десять лет (ещё на дальних подступах к Кремлю) думать одно, говорить другое, а делать третье, и сейчас он испытывал своеобразный катарсис. Не Цицерон в Римском сенате, но около этого.
Ясно и доходчиво Георгий Адрианович перечислил имевшие место в течение последних суток и своевременно пресечённые эпизоды вооружённой попытки захвата государственной власти. Без обычной для эпохи его правления уклончивости и фигур умолчания пофамильно назвал более десятка хорошо известных стране лиц, непосредственно входивших в верхушку заговора. А также те структуры и ведомства, благодаря попустительству или преступной бездеятельности которых всё это безобразие стало возможно. Тут же и сообщил, что отныне такого не будет и все «слишком о себе возомнившие» ведомства отныне будут только более или менее крупными подразделениями единого МВД. Поскольку, кроме иностранных, у нас все дела – «внутренние». Не обошёл он вниманием роль целого ряда иностранных государств и международных организаций и сделал это с неприличной в дипломатии прямотой. Значительную часть выступления посвятил собственным недостаткам, ошибкам и недоработкам, причём в таком объёме и с такой откровенностью, что оппозиции, если бы она вздумала это сделать, добавить было нечего.
Иные фразы чуть ли не впрямую были заимствованы из всем образованным людям известных источников: «За совершённые нами ошибки мы вполне достойны того, чтобы народ указал нам на дверь!», «Отныне каждая авария, каждое невыполнение заданий и поручений правительства, каждое нецелевое использование средств будут иметь фамилию, имя и отчество!», и так далее в этом же духе.
Завершалась речь заверениями в том, что никакого «нового тридцать седьмого года» не будет, законность и правоприменительная практика поднимутся на недосягаемую ранее высоту. Что будет обеспечено, в том числе, и самым широким участием граждан и их объединений в отправлении правосудия. И как бы между прочим было сказано, что по примеру некогда братской Польши[88] все в той или иной мере причастные к попытке мятежа лица будут подвергнуты вполне гуманному интернированию на сроки, необходимые для тщательной проверки имеющихся компрометирующих материалов.
– А очень неплохо получилось, – первым заявил Волович, когда передача закончилась. Ещё немного времени пройдёт, и он начнёт всюду распространяться, что именно ему, как талантливейшему журналисту и писателю нашего времени, тем более – уже пролившему кровь при обороне президентской резиденции, было доверено написание этой речи. Тут же Михаил подумал, что любым образом надо выбить себе за эту
