— Возле моста видал полыньи какие? Не один десяток таких пролезет!
Петруша, выламываясь, обежал вокруг избитого, вращая шальными глазами. Согнутые руки он прижал к груди и махал локтями, изображая курицу:
— Куд-кудах-тах-тах!
Хохот грохнул с новой силой, разорвал морозный воздух.
При появлении на крыльце государя толпа притихла, расступилась.
Иван неспешно сошел на двор, сумрачно оглядел окровавленного Пимена.
Архиепископ корчился возле ног царя, тянул к нему дрожащие пальцы. Челюсть его тряслась, заставляя бороду мелко колыхаться.
— Ты посмотри на себя… — склонился к нему царь, брезгливо кривясь. — Какой же ты владыка?.. Не подобает тебе им быть!
Пимен лишь надсадно перхал и беспомощно взмыкивал. Руки его походили на лапы умирающей птицы — кожа на них потемнела, посеклась, пальцы скрючились и царапали грязную наледь.
Иван неожиданно развеселился. Распрямился, топнул ногой и рассыпался дребезжащим смешком:
— Ну что, братия, оженим скомороха новгородского?
Толпа опричников радостно загудела:
— Самое то, государь!
— Правильно!
— Давно пора!
— Уже и невеста готова!
Под гогот и свист появился пронырливый Петруша. Подмигивая и приплясывая, опричник вел под узды выпряженную из царских саней кобылку. Та всхрапывала, дергала шеей и прижимала уши, пугаясь шумной толпы.
Иван осклабился, толкнул Пимена ногой и указал посохом на савраску.
— Нечего валяться! Вот твоя супруга, вставай и полезай!
Грубые руки подхватили архиепископа, срывая с него остатки одежды. Пимен, разом превратившийся в жалкого хнычущего старика, на ногах стоять не мог и все время подламывался в коленях.
— Гляньте-ка, приседает! — зашелся смехом Петруша, ведя кобылку кругом и тыча пальцем в свергнутого новгородского владыку.
Толпа подхватила:
— Чисто пляшет!
— Эка коленца-то выделывает!
— Срамом седым трясет!
— Смотреть противно, прикрыть бы надо безобразника!
— Уха-ха-ха!
Упал возле босых ног обомлевшего от ужаса и позора Пимена дерюжный мешок.
— Справляй обновку!
— Наряжайся, жених кобылий!
— Что ступой стоишь?
— Подсобите ему!
Петруша передал савраскину узду одному из регочущих опричников. Поднял дерюгу, вынул из сапога нож и ловкими взмахами проделал в мешке дыры для головы и рук.
Подскочили еще помощники, натянули на Пимена новое одеяние и закинули на не покрытую седлом спину кобылки.
Царь хлопнул себя по бедру, искренне веселясь.
— Хороша ли невеста? — крикнул он Пимену, которого тем временем уже усадили на лошадку задом наперед и прихватили веревками, чтобы не упал. — Помню, ты ее нахваливал в разговоре нашем!
Низвергнутый архиепископ жалко покачивался и хватался за лошадиный круп.
Из толпы посыпались глумливые смешки:
— Ишь какой резвый!
— Эка оглаживает!
— Не успел обжениться еще, а уже бабу щупает!
— Видать, понравилась!
Громче всех потешался сам государь. Лицо его порозовело, даже круги под глазами стали едва видны. Широкий чувственный рот ломался улыбкой, губы разлеплялись, обнажая нечастые зубы.
Иван утер выступившую от смеха слезу и, возбужденно крутя головой, крикнул:
— Дайте ему музыку!
Тотчас, как из небытия, появились гусли — царские приказы исполнялись мгновенно. Десятки рук споро передавали инструмент, пока не дошел он до Петруши Юрьева. Умилительно сморщив лицо, парень провел пальцами по струнам и одобрительно причмокнул:
— Хороши!
Поманил пальцем своего товарища, верзилу Кирилку Иванова, шепнул ему что-то на ухо. Тот осклабился, закивал. Пригнулся, подставляя спину и плечи. Юрьев взгромоздился на него, придерживая «музыку». Кирилко распрямился, Петруша взмыл над головами, оказавшись вровень с понуро сидящим на кобыле Пименом.
Перехватив гусли на манер лаптошной битки, раскрасневшийся от задора опричник звонко выкрикнул, потешая толпу:
— Ах, гусельки, расписные, да с открылком! А ну-ка, осальте старика по затылку!
Размахнувшись, Петруша огрел гуслями несчастного Пимена. Старик вскинул к голове руки. Между пальцев поползли тягучие темные капли.
Толпа снова дернулась в хохоте:
— Славно вдарил!
— Звонко!
— Глянь, за башку как ухватился!
— У него небось ангелы в ней запели!
— Петрушка, не сломай музыку!
— Отдай ему, пущай играет!
Пимену всучили гусли. Он принял их вялыми руками, не поднимая головы.
— Играй, скоморох! — крикнул царь. — Дай веселенькое!
Толпа поддержала:
— А ну, покажь, на что годишься!
— Это тебе не псалмы тянуть!
— Вдарь плясовую!
Поруганный архиепископ сидел на кобыле без движения, точно привязанный мертвец.
Юрьев, покачиваясь на высоком, как колодезный журавль, товарище, хватил старика по спине кулаком.
— Играй, сучье вымя, ежели царь велит!
Пимен царапнул струны непослушными пальцами.
Спрыгнув на землю, Петруша пригрозил:
— Играй громче, не то отсеку клешни твои по локоть! Нечем будет кресты класть!
Задергав плечами в беззвучном плаче, Пимен принялся перебирать струны.
В истеричном веселье Иван прокричал:
— В Москву его! До самой столицы пусть не слезает! А туда прибудет — записать его имя в скоморошие списки. На Пожаре народ развлекать будет!
Кто-то из опричников подхватил лошадку под узды, повел с площади. Вихлял в стороны вислый кобылий задок, моталась облезлая плеть хвоста, жалобно звякали гусли, плыло над толпой бледное, в
