пытался вступить в мирные переговоры, то есть часами сидел под закрытой форточкой, всякий раз выразительно поднимая к ней взор, едва хозяин входил в кухню. Тот оставался глух. Шпунтик давно привык к тому, что хозяин ему попался ненаблюдательный и довольно туго соображающий, а оттого сыграл тот же номер в комнатах. Никакого результата. В знак протеста кот перестал принимать пищу, то есть объявил политическую голодовку, но бездушный хозяин решил, что у кота глисты, всячески кота пожалел и погладил, а когда Шпунтик наконец расслабился, ожидая, что вскоре откроется вожделенный проход в лето, насильно скормил ему очень горькую таблетку. Тут-то оскорбленный Шпунтик, отплевавшись наконец на самом высоком шкафу в квартире, и решился на крайность. Под покровом ночи он прокрался в хозяйскую спальню и написал хозяину в тапки. Как следует. От души. При этом кот вовсе не рассчитывал подобным демаршем добиться победы, то есть получить свободный доступ на улицу, — просто Шпунтик излил в тапки всю накопившуюся горечь непонимания и еще добавил чуть-чуть мести за таблетку. Каково же было удивление кота, когда хозяин утром взялся скакать за ним по всей квартире, размахивая тапком, а потом, раздраженный тем, что Шпунтик оказался слишком проворен, а квартира чересчур велика, с криком «Пошел вон, зассанец!» — распахнул форточку!
Зассанец, надо же. А сам-то? Нет, человеческая логика абсолютно непостижима. Тут и говорить-то не о чем.
Как бы то ни было, второго вселения в клетку Шпунтик спускать хозяину не собирался. Возможно, кот и оттаял бы, если б хозяин прибыл к клетке с подобающими извинениями и скорейшим образом выпустил бы Шпунтика из узилища. Но разве дождешься от этого нелепого двуногого существа простых и понятных поступков?!
А что, если на этот раз хозяин решил Шпунтика в клетке бросить?
А вдруг почтительные восхваления и усиленное питание полагались вовсе не коту, но совсем даже хозяину, который из тактичности и слова не произнес поперек, не говоря о том, чтобы как-то намекнуть, например написать Шпунтику в тапки?
А что — если?!
— Шпунтик! Шпунтик!
Занавеска отлетела в сторону, и прямо пред очи кота явилось радостное лицо Чижикова. Шпунтик подался вперед, от избытка чувств впечатавшись мордой в прутья клетки, и тут же забыл все обиды: не бросил! Не бросил!
Хозяин между тем снял клетку с полки, переставил на низкий столик, но отворять врата темницы почему-то не спешил. Кот смотрел на него с надеждой, кот даже испустил призывное мурлыкание, показывая: вот он я, Шпунтик, я здесь, открывай уже.
Вместо этого хозяин принялся за привычные свои глупости: не стал делать главного, а занялся второстепенным, что, по мнению Шпунтика, явно могло бы и подождать. Хозяин выдвинул лоток, располагавшийся под клеткой и назначенный для утилизации избыточных отходов кошачьей жизнедеятельности, с которой по каким-то причинам не справился «катсан». Выдвинул и внимательно осмотрел: сухо. Кот самодовольно прищурился: конечно, сухо! И будет сухо — что ж я, из дикого леса вышел, элементарной гигиены не понимаю? Это какой-нибудь Тишка гадит где попало, воняет как сортир и вообще придурок, — а я вовсе не таков, я знаю, для чего «катсан» существует. Ну, проверил? Убедился? Теперь открывай давай! Не тяни!
Похоже, хозяин осмотром лотка остался доволен, потому что сказал:
— Молодец, кот, просто умница. Какой ты у меня опрятный и чистоплотный!
После чего воровато огляделся, вытащил из-за пазухи некрупную штуковину в пахучей тряпке и стал ее запихивать в лоток. Штуковина лезла плохо, хозяин старался и упорствовал. Шпунтик смотрел на хозяина во все глаза: такой бестолковости кот все же не ожидал. Он знал, что хозяин у него со странностями, но чтобы вот так беспечно заниматься ерундой, когда кот изнемогает в заточении, — это было уже слишком. И Шпунтик от возмущения повысил на хозяина голос.
— Спокойно, спокойно, мой хвостатый друг, — шепотом принялся увещевать его хозяин, заталкивая лоток на место. — Не кричи, ладно? Не надо шуметь. Тебе придется посидеть здесь еще немного. Чуть-чуть. Ты потерпи, хороший мой… Ты мне здорово поможешь, если будешь вести себя тихо еще пару часиков. А потом я тебе дам полно вкусной еды. Пикша. Хочешь пикши?
Шпунтик, обалдев от подобной наглости, не нашелся с ответом, а хозяин самонадеянно воспринял изумление кота как согласие, стал бормотать «вот и хорошо, вот и славно» — и поднял клетку со столика, намереваясь поставить на место. Шпунтик хотел было как следует заорать, но тут к хозяину подошла одна из тех бездушных женщин в синем, что гремели посудой и не обращали на кота никакого внимания, — и Шпунтик на всякий случай от крика воздержался.
— Простите, — сказала женщина в синем, — до конца полета запрещается проносить животных в салон. Мы и так пошли вам навстречу и разместили животное не в багажном отсеке, а в салоне…
— Да-да, — суетливо заулыбался женщине хозяин, — конечно! Я только проверил, все ли в порядке, а то котик у меня нервный, — и поставил клетку обратно за занавеску, а занавеску задернул. И был таков.
Шпунтик опять остался один.
Вот это уж точно было предательство. Неприкрытое, циничное предательство. Шпунтик понял, что теперь одними тапками не обойтись. К счастью, кот знал, где хозяин хранит остальную обувь и как туда с минимальными потерями пробраться. Ну погоди, будет тебе! Только дай домой вернуться, а там!.. Надо же — нервный! Попомнишь ты мои страдания!
Кот раздулся от ярости. Хотелось рвать и метать. Попадись сейчас Шпунтику дура-мышь — десять, двадцать дур-мышей! — кот придушил бы их всех. И даже идиотская лягушка не избежала бы расправы, попадись она ему! А уж если бы встретился Тишка!..
Шпунтик забился в клетке.
Если бы он был человеком, а не котом, то можно было бы сказать, что Шпунтик окончательно потерял самообладание. Для этого были все поводы. Ничего более вопиющего в его кошачьей жизни до сих пор не случалось.
Кот отчаянно рвался на свободу.
Он повалился на спину и с криком попытался сокрушить потолок мощными ударами задних лап, но лишь глубоко поцарапал прочную пластмассу; он расшвырял в разные стороны «вискас» и «катсан», он принялся рыть неподатливый пол и вырыл в нем массу царапин; он вертелся и так и сяк, примериваясь то к одной, то к другой стенке и атакуя их всем весом. Но клетка была слишком тесная и прочная, а Шпунтик был слишком велик, чтобы как следует размахнуться. Кот лишь ободрал себе нос в тщетных попытках протиснуться сквозь прутья, а через какое-то время просто устал. В полном отчаянии он привалился к стенке и, глухо подвывая, стал нервно вылизывать правую лапу.
Предательство…
Криков его все равно никто не слышит: никого — никого! — нет рядом, и этот проклятый гул…
Предательство!
Шпунтик тяжело повернулся и принялся за левую лапу.
Предательство…
Написать, что ли, прямо сейчас?
И тут Шпунтик вдруг ощутил тепло. Мягкое, приятное, еле заметное тепло, что шло снизу, из лотка. Оно обволакивало Шпунтика. Оно заключило кота в нежные объятия. Кот чувствовал: тепло чуть слышно урчит, словно кошка-мама поет над несмышленым котенком. Кот чуял: тепло легонько приглаживает встопорщенную шерсть, незримо успокаивает дрожащие от напряжения мышцы.
И нежданная безмятежность снизошла на кота.
— Господин Чичжикоф! — Пограничный начальник пролистал паспорт и задержался на странице с фотографией. — Вы первый раз посещаете Китай?
Длинными глухими коридорами Котю привели в небольшую комнату без окон, где из мебели имелись лишь простой алюминиевый стол и два таких же стула. Оба сопровождающих застыли у двери с закрашенным окошком, начальник же расселся у стола, жестом пригласив Чижикова занять стул напротив. Немного поколебавшись, Котя сел, поставил в ноги клетку со Шпунтиком и положил на стол сумку.
