псалом.
Через шесть дней кузен графини ощутил вечером лёгкое недомогание, которое приписал излишне обильному ужину. А вскоре кардинал Марчелло отслужил ещё одну заупокойную службу. Во время службы по графине кардинал, на глазах у всех перелистывая молитвенник, всыпал между страниц его соответствующий порошок. Но этот способ тоже относится больше к разряду хрестоматийных. А вот отравление четками!
В доме одного богатого, бездетного горожанина, завещавшего своё имущество церкви и по неосторожности назначившего распорядителем кардинала Марчелло, остановился знатный пилигрим, возвращающийся из Святой Земли. За ужином он продемонстрировал различные реликвии, в том числе и четки из дымчатого опала, освященные Иерусалимским патриархом. Ночью пилигрим умер от сердечного приступа или удара, как говорили в то время (разумеется, не без помощи кардинала Марчелло). Кардинал, разбирая имущество пилигрима, среди всего прочего нашёл три еретические брошюры. Это весьма огорчило владельца дома, где умер пилигрим. Дело было в том, что он уже успел купить у пилигрима опаловые четки. Теперь он был в растерянности: не потеряли ли они своей святости, побывав в руках у еретика? Марчелло успокоил его, предложив освятить четки ещё раз в местном соборе. Горожанин с радостью согласился. На другой день кардинал Марчелло окропил святой водой четки и ещё несколько реликвий, приобретённых другими прихожанами. А через четыре дня горожанин, владелец четок и завещатель имущества тихо и мирно скончался, оглашая квартал жуткими воплями, переходящими в вой. Яд, которым были предварительно обработаны четки, был абсолютно безвредным, пока не вступил в контакт со святой водой и был ей активирован.
Но всё это меркло перед отравлением витражом. Настоятель монастыря святого Даниила, аббат Томазо — большой учености муж, разоблачил несколько афер Марчелло. Прекрасно понимая, как опасно иметь дело с таким субъектом, но, тем не менее, желая извлечь из создавшегося положения выгоду, отец Томазо тайно встретился с кардиналом Марчелло. На этой встрече аббат дал понять, что он не намерен доводить ставшие ему известными сведения до кого бы то ни было, при условии, что кардинал будет ежегодно выплачивать ему, аббату Томазо, определённую сумму, кстати, весьма скромную. К его удивлению кардинал сразу согласился. На другой день он навестил монастырь святого Даниила и вручил указанную сумму аббату. Во время беседы, проходившей в келье аббата, Марчелло обратил внимание на некоторую незавершенность композиции, составленной в окне кельи цветными витражами. Аббат согласился с Марчелло и посетовал на дороговизну цветного стекла вообще и художественных витражей в частности.
Через неделю в монастырь явился мастер. Он разобрал часть витража в келье аббата Томазо и поместил на его место новый, изображающий одно из искушений святого Даниила. Отец настоятель был в восторге и не знал, как благодарить своего благодетеля. Но не знал он и того, что часть цветных стёкол изготавливалась в тайной лаборатории кардинала Марчелло его аптекарем. Через две недели аббат Томазо заболел. Его лихорадило, глаза слезились, его бил сильный кашель, который усиливался с каждым днём. Ещё через три недели настоятель выкашлял свои лёгкие на простыню и отдал богу душу. После похорон кардинал Марчелло распорядился разобрать витраж в келье настоятеля и перенести его в строящийся собор. При этом те цветные стёкла, которые под действием солнечного света выделяли яд, были заменены безопасными.
Вот таким был, пся крев, в этот раз мой «клиент». Ни за что в жизни не стал бы связываться с таким мерзавцем и пачкать об него свою Матрицу. Но деваться было некуда. Только такая лайдачья личность, как кардинал Марчелло мог предотвратить предание суду Святой Инквизиции выдающегося ученого того времени — Франческо дель Роко. Только такой мерзавец мог спасти его из лап другого такого же мерзавца. И не его одного.
Следственная тюрьма Святой Инквизиции в замке святого Стефана славилась на всю Европу тем, что в ней никогда не было оправданных за недосказанностью преступления или за отсутствием состава такового. Попавший в этот замок рано или поздно (чаще рано) признавался во всех мыслимых и немыслимых преступлениях против веры и, как правило, за редчайшим исключением, отправлялся на костёр. А имущество его конфисковывалось в пользу церкви. До пятнадцати процентов этого имущества поступало в пользу того, кто разоблачил преступника, то есть епископа Кастро — инквизитора Генуэзской провинции. Кастро щедро делился со своими помощниками, что не помешало ему в короткий срок стать одним из богатейших людей не только Генуи, но и всей Италии.
Именно против ретивого инквизитора Кастро и была направлена наша операция. Мы с Магистром организовали ряд доносов от знатных и богатых людей провинции, в которых открывали Генеральному Инквизитору глаза на то, что Кастро позволяет себе серьёзные отступления от закона и, тем самым, подрывает высокий авторитет Святой Инквизиции. Генеральный Инквизитор долго размышлял, потом решил отправить с инспекцией самого алчного и самого беспринципного кардинала. Он рассчитывал, что ворон ворону глаз не выклюет, и Марчелло с Кастро быстро найдут общий язык к вящей славе католической церкви. То есть, факты, изложенные в доносах, своего подтверждения не найдут. Вот здесь-то я и вышел на сцену.
Отобедав в «Синем Павиане» я отправился прямо в замок святого Стефана. Это было зловещее сооружение в виде шестиугольной звезды из тёмного камня. Во внутренних углах звезды стояли громоздкие, высокие башни квадратного сечения с зубцами по верхнему краю.
Замок стоял в одной лиге от городских предместий. Приближаясь к нему, я сквозь стук каретных колёс уловил какой-то неясный, но весьма неприятный и зловещий звук. Ещё издали я заметил дым, поднимавшийся над замком. Когда мы приблизились к замку, дым исчез. Карета остановилась перед подъёмным мостом, стук колёс стих, и я явственно разобрал, что это за звук уловил я ещё издали. Это был многоголосый гомон: вой, вопль и визг. Что бы это могло быть? Разберёмся, для того я сюда и приехал.
Мост не был опущен, и ворота не были открыты, хотя я точно знал, что меня здесь ждали, и епископу Кастро донесли, что я остановился в «Синем Павиане» и скоро прибуду в замок. Просто это был ещё один способ продемонстрировать строгие условия, царящие в замке святого Стефана; и это были первые очки, набираемые псяюкой Кастро перед инспекцией. Он даже не встретил меня у ворот. Ещё раз демонстрируя свою чрезмерную загруженность работой во славу нашей церкви. Начальник стражи приветствовал меня низким поклоном, получил благословение и повёл меня по мрачным переходам и лестницам.
Путь наш был долгим и извилистым, и я понял, что меня специально не проводят мимо камер, где содержатся подследственные, и камер, где их допрашивают. Я прекрасно знал, где находится резиденция Кастро; изучил план замка, пока готовился к операции. Если бы не это обстоятельство, я бы потерял ориентировку в этом лабиринте бесконечных переходов, освещенных редкими коптящими светильниками.
Кабинет епископа Кастро, расположенный на четвёртом этаже южной башни замка, походил на пенал: высокий, узкий и длинный. Голые стены из грубо отёсанного серого камня усугубляли сходство кабинета с камерой. Единственно, что не вписывалось в тюремный интерьер, было высокое, от пола до потолка, стрельчатое окно в противоположной от входа стене. У окна стоял большой стол с письменным прибором и двумя подсвечниками. Вся поверхность стола было завалена стопками бумаги и свитками пергамента.
Окно с мутными стёклами в частых переплётах пропускало столь мало света и столь скудно освещало кабинет, что я не сразу заметил его хозяина. Епископ Кастро, тщедушный человечек в лиловой сутане, шел мне навстречу, почтительно склонив голову и потупив взор.
— Я нижайше приветствую ваше высокопреосвященство в своей скромной обители, — тихо произнёс он слегка скрипучим голосом, — Прошу прощения, что не встретил вас у ворот замка. Дела занимают не только все мои дни, но и ночью заставляют забыть об отдохновении, — он повёл рукой в сторону не замеченной мною ниши, — Прошу, присаживайтесь, отдохните с дороги, и мы обсудим наши дела.
В глубокой нише перед тлеющим очагом стояли низенький столик и два грубых деревянных кресла с высокими прямыми спинками. «Почти как у трона», — подумалось мне. Я устроился в одном из этих «тронов», а Кастро подошел к небольшому шкафчику и достал из него
