пропишу. Лючиано, ты сейчас всё распишешь в двух экземплярах. Один из них отдашь мессиру Антонио. Он должен знать, когда и к чему надо быть готовым. Процедуры эти будут продолжаться до тех пор, пока вы не подпишете своё отречение. После этого вас подлечат, дабы свою проповедь вы смогли произнести, твёрдо стоя на ногах. Я только опасаюсь, что в условиях заключения в монастырской тюрьме следы этих процедур напомнят о себе весьма мучительно. Но ничего не поделаешь. Мы, инквизиторы, как хирурги; врачуя душу, вынуждены причинять боль телу. Я думаю, что в свою проповедь вы должны будете включить свою благодарность в наш адрес. Итак. Лючиано, записывай. День первый.
Я взял с полки пару тесных перчаток из грубой сырой кожи и положил их на стол, чтобы Антонио видел этот инструмент. Но говорил я теперь так, словно Антонио в камере не было. Обращался я исключительно к Лючиано.
— Запиши: перчатки великомученицы Лукреции. Знаешь ли ты, сын мой, почему они так называются? На заре нашей веры, когда языческие римские императоры жестоко преследовали первых христиан, жила знатная патрицианка Лукреция. Господь наш озарил её своим светом, и она приняла святое крещение. Возвращаясь с тайного собрания, она, чтобы не забыть, записала место и время следующей встречи общины с внутренней стороны своей перчатки, сделанной из тонкой кожи. Но за ней уже следили, и соглядатай увидел, как она делала запись. Лукреция заметила слежку и, чтобы спрятаться, зашла в таверну, хозяином которой был христианин. Но того уже схватили, и в таверне была засада. Поняв, что ещё мгновение, и опасная тайна станет достоянием врагов нашей веры; Лукреция быстро подошла к очагу и сунула свои руки в перчатках в огонь. Сыщики смогли снять перчатки с её рук только вместе с кожей. Вот, в честь этой мученицы и названы эти перчатки. Видишь, они весьма тесные и сделаны из сырой кожи. Их сначала замачивают, а потом натягивают на руки подследственному. Когда руки в перчатках помещают в угли жаровни, вода быстро испаряется, кожа сильно сжимается и сначала просто сдавливает руки. Причем, сдавливает нестерпимо, мало кто может это выдержать. Ну, а потом кожа перчаток прикипает к коже рук. Это делает воздействие ещё более эффективным. Записал? Два дня отдыха. День четвёртый. Испанские сапоги. Их ему уже примеряли, но, так, слегка. На этот раз, запиши, винты должно затянуть до третьего деления. При этом кости ног остаются целы, но мышцы будут повреждены весьма сильно. Записал? Ещё три дня отдыха.
Я намеренно не смотрел в сторону Антонио, но прекрасно знал, как он меняется в лице. Я снял со стены клещи особой формы. Щелкнув ими пару раз, я обратился к Лючиано:
— День следующий. Пиши: клещи и огонь плюс клещи. Для начала ему холодными клещами выдернут по одному ногтю на каждой руке и по два ногтя на ногах и раздавят по два пальца на каждой руке и ноге. Затем клещи накалят до красна и будут захватывать ему рёбра и кожу на боках. Записал? Ещё три дня отдыха.
Я положил на стол воронку с длинным, гибким хоботом.
— День следующий. Пиши: вода холодная, сколько войдёт и сверх того. Этот конец воронки, сын мой, вводится до желудка, и подследственного накачивают водой. Вода может быть холодная, горячая, солёная или взятая из выгребных ям. Для начала пусть будет холодная, на следующий день напиши горячую, а на третий — солёную. Потом запиши четыре дня отдыха, и воды не давать. Записал? День следующий.
Я снял с полки и положил на стол приспособление из узких металлических полос, расположенных по окружности разрезанного обруча.
— Запиши. Корона святого Франциска. Сначала холодная, буде потребуется, то и горячая. С этим орудием, сын мой, так же связана поучительная история. Рыцарь Франциск участвовал во втором крестовом походе и был захвачен в плен. Сарацины потребовали, чтобы он отрёкся от христовой веры. Доблестный рыцарь ответил отказом. Ты помнишь, какие в те времена были шлемы? В виде ведра, с неподвижным забралом. Жестокие сарацины разрезали шлем на отдельные полосы, оставив целым только шишак. Затем они водрузили разрезанный шлем на голову рыцаря и стали стягивать его ремённой петлёй. Голова рыцаря треснула, но он умер настоящим христианином, ничем не погрешив против веры. Наши мастера, чтобы сделать подследственного сговорчивее, иногда нагревают эту корону на углях. Но, как правило, это не требуется. Записал? Ещё четыре дня отдыха, и снова — испанские сапоги. На этот раз винты следует затянуть, сначала нижние, до пятого деления. В этом случае дробятся кости пальцев ног и ступней. Потом — верхние. Это уже дробит и голени. Записал? Ещё четыре дня отдыха.
Я взял со стены сплошную, сделанную из тонкой листовой меди, маску с большими прорезями для глаз и задумчиво повертел её в руках.
— Запиши, сын мой: маска великомученика Валентина. С ней тоже связана история. Валентин был шутом у одного из римских патрициев, но он был и добрым христианином. Он пользовался полным доверием святого Петра и, как оказалось, не напрасно. Поскольку Валентин был грамотным, святой Пётр сделал его своим секретарём. Валентин один знал состав христианской общины и тайных жертвователей из числа богатых патрициев. Он так же вёл всю переписку святого Петра с другими общинами Римской Империи. Кто-то донёс на Валентина его хозяину, и тот приказал пытать его в присутствии Генерального Прокурора Рима. Но Валентин только смеялся и шутками отвечал на все вопросы. На глаза жестокому хозяину попалась медная маска, которую Валентин заказал для какого-то языческого праздника. «Смеёшься! — вскричал он, — Ну, так я отучу тебя смеяться!» Он приказал накалить маску в очаге и надеть её на своего шута. «Смейся же, смейся!» — кричал он. «Ну, что же ты не смеёшься? — спросил он, когда мучители вместе с кожей отодрали от лица остывшую маску, — Покажи свою улыбку!» И тогда Валентин поднёс к лицу изуродованные пытками руки, поднял вверх углы обгоревших губ и открыл рот. Он так и умер с улыбкой на устах. Наши мастера подгоняют эту маску по лицу подследственного и накаляют её на углях. На затылке она крепится вот этими защелками. Я ещё не слышал, чтобы кто-то сумел после этого улыбнуться, как великомученик Валентин. Записал? Четыре дня отдыха и…
Я снял с полки кол семи сантиметров в диаметре и тридцати сантиметров длиной. Один конец его был закруглён, а на другом имелся посадочный шип.
— И в заключение наш подследственный будет подвергнут одному из самых гуманных методов убеждения. Он будет бодрствовать, сидя в этом кресле, не менее четырёх суток. А чтобы его не клонило в сон, в сидение кресла предварительно будет вставлен этот предмет, который будет введён ему в соответствующее отверстие. Заодно он прочувствует: для чего оно дано мужчине. Записал? На этом и остановимся. Пока.
Я заметил, что левая рука, которой Лючиано придерживал листы бумаги, заметно дрожала. Дрожали и его губы. Так сильно подействовало на моего послушника сравнение работы инквизиции с древнеримскими палачами и сарацинами и красочное описание работы «средств убеждения». Хотя, по роду деятельности, писарь не раз присутствовал при допросах с «воздействием». Впрочем, «воздействия» отнюдь не всегда заходили так далеко.
— Ваше высокопреосвященство! — услышал я слабый голос Антонио.
Услышал, но не обратил на него ни малейшего внимания. Я снова обратился к Лючиано:
— Теперь, сын мой, ты перепишешь этот график и передашь один экземпляр мессиру Антонио. Пока он его изучает, позовёшь двух помощников. Мы приступим сегодня же. Зачем терять время? Заодно прикажешь принести нам обед. Пока они готовятся, мы с тобой пообедаем.
— Ваше высокопреосвященство! — теперь Антонио уже завопил.
Он вывалился из кресла, упал на колени и ухватил меня за край сутаны.
— Пощадите, ваше высокопреосвященство! — рыдал он.
— Поздно, сын мой, поздно, — мягко отстранился я, — Я предлагал вам спасение, вы его отвергли и сами выбрали себе путь. Действуйте, сын мой, — обратился я к Лючиано.
— Ваше высокопреосвященство! Пощадите! Я подпишу всё, что вы требуете, и выступлю с проповедью в соборе хоть завтра утром! Пощадите!
Антонио всего трясло, он был бледен, холодный пот стекал по его лицу. Ручаюсь, что в штанах у него тоже было мокро. Какое-то время я посмотрел на него, вздохнул и сказал Лючиано:
