вопросы решаются, Василий Иванович не знал. До сих пор он только в атаку ходил, политикой не занимался. Грязное дело оказалось — политика. Одному за всех решать.
Рядом присел Ночков:
— Ты понимаешь, на что дивизию подписал?
— Уйди, самому тошно.
— Это называется — государственная измена. Ты почему не сказал эти слова?
— Мне снова митинг собрать?! Сами не дураки, понимают, небось. А кто не понял, я им повторю, когда все в поход готовы будут. Ты со мной?
Ночков молчал.
— Помнишь, ты говорил, будто Колька Гумилев сейчас не воюет, а книжки издает? — спросил Чепаев. — Знал бы ты, как я ему завидую.
Ночков продолжал молчать.
— Да я понимаю — ты офицер, белая кость, ты к присяге серьезно относишься, а я чуваш безродный: хочу — даю слово, хочу — обратно беру. Я не против присяги иду, я против людей, которые от собственного народа этой присягой отгородились. Не пойдешь со мной — любись ты конем, не обижусь. Только не смей потом за моей спиной про меня гадости говорить, понял?
Чепаев встал со ступеньки, отряхнулся:
— Холодно становится. Пора уже теплые вещи примерять.
Перетрусов
«Казачок» сиротливо слонялся вокруг деловито жующих курсантов, видимо, так и не сумев отыскать себе ни котелка, ни ложки.
— Эй, пролетарий, иди сюда! — позвал Богдан. Он-то успел урвать кем-то опрометчиво оставленную без присмотра посуду и даже получить двойную порцию у кашевара.
Голод не тетка, и «казачок», хоть и не особо радостно, подсел к Богдану.
— На, пошамай немного, — бандит вытер ложку об штанину и протянул «казачку». — Не давись, не отниму, — сказал Богдан, когда «казачок» без благодарности начал жадно уплетать перловку.
Стук ложки о край котелка наконец стал пореже.
— Ну что, решил уже, с кем останешься?
— Отстань. Не с тобой, — с набитым ртом ответил «казачок».
— Вот никакой в тебе благодарности нет. Я тебя одел, накормил, в люди вывел, а ты со мной как с врагом. Даже как зовут тебя — и то не говоришь.
«Казачок» продолжал молотить челюстями, не обращая внимания на Богдана.
— Все на самом деле просто. Если я правильно понимаю, тот отряд казаков, от которого ты отбился, собирается напасть на Чепаева. Чепаев же собирается отсюда уйти. Ты можешь пойти с ним против советской власти, можешь остаться здесь и ждать, пока казачки тебя порубят в капусту вместе с этими жел- торотиками, а можешь уйти со мной. Между прочим, того усатого хмыря видел рядом со знаменем?
Впервые за последний час Богдан привлек внимание «казачка».
— Ага, вижу, что заметил. Так вот — он и нашим, и вашим.
— В смысле?
— Он же давно меня прикрывает. Так вот, он и красным гадит, и белым. Ты, небось, думал, что он только Чепаева предает? Так я тебе скажу — отряд,
с которым ты скакал, по его наводке сюда направляется. Бьюсь об заклад — когда белые начнут ночью красных резать, он тревогу поднимет. Все всех перережут, а Ночков сам-герой возьмет, что ему надо, и поминай как звали.
— А что ему надо?
— Давай баш на баш?
— А чего тебе?
— Имя свое скажи?
— Тьфу, пропасть, — рассердился «казачок», — я тебе девка красная, что ли? Имя он спрашивает!
— Я ж тебе назвался. Справедливо будет.
«Казачок» помялся немного:
— Ну, Лёнька Пантелкин.
— Вроде не врешь.
— Не вру. Ну, чего надо тому типу?
— Да бог его знает. Он не говорил. Вернее, говорил, но как-то так, неконкретно. Вроде нужен ему сам Чепай, за голову которого белые обещали двадцать пять тыщ золотом.
— Ни хрена у него не выйдет, — сказал Лёнька и снова принялся за еду.
— Почему?
— Потому что этот... как его?
— Ночков. Начальник штаба, между прочим.
— Вот тварь двуличная... — Лёнька на мгновение задумался. — А, вспомнил. Голова этого Ночкова сейчас больше на голову Чепая походит, чем у самого Чепая. Ты видел, какой он?
Богдан ухмыльнулся.
— Так что, ты со мной?
— Душегубствовать? Нет уж, это без меня.
— А если не душегубствовать?
— Тогда что? Замуж меня позовешь?
— Дурак!
— Еще бы не дурак, если сижу тут и с тобой разговариваю.
— Я говорю — тут скоро такая мясорубка будет, что я просто агнцем божьим покажусь...
— Не покажешься. Тут все умирать готовы, сами знали, на что идут. А ты безвинных людей жизни лишал.
— Не бывает безвинных, все в чем-нибудь виноваты.
— Ты, значит, судья?
— Ну, ладно, ну, виноват я. Что мне сделать, чтоб отмыться?
— Почем я знаю?
— А что делать собираешься?
Лёнька вздохнул:
— И этого тоже не знаю.
Богдан смотрел на Лёньку разными глазами, а потом вдруг спросил:
— А давай подвиг совершим?!
— Подвиг?
— Ну, если мы Чепаю про предателя расскажем, это же будет подвиг?
— Кто нам поверит? Наше слово против этого Ночкова. Чепай, поди, Ночкова давно знает, а нас впервые увидит. Документы чужие, форма чужая. Не поверит.
Молодые люди вновь погрузились в невеселые мысли. Бывает же так: решишь изменить жизнь, а так все запутал, что дальше — только еще запутанней получается.
— Черт усатый! — в сердцах сказал Богдан.
Лёнька удивленно поднял на него глаза:
— Точно!
— Что точно?
— Черт усатый. То самое, что нужно.
До Богдана дошло, что имеет в виду Лёнька.
— Да ты рехнулся! — заржал бандит. — Даже мне такое в голову не пришло.
— Ты со мной?
— Шутишь? Ты без меня и пикнуть не успеешь, как тебя повяжут.
Они ударили по рукам. Богдан решил, что нашел подход к этому чистоплюю, а Лёнька думал, что иногда добро приходится делать из зла, потому что больше ничего под руками нет.
