двор. Они явно шли по его душу и, скорее всего, готовились перебить в доме всех, чтобы не было шума.
Шашкой в тесном домишке с низким потолком орудовать было не с руки, зато на полке лежала остро заточенная сечка для шинкования капусты.
Дверь отворилась неслышно. Первого диверсанта Батурин пропустил мимо, а второму нанес короткий и точный удар сечкой в переносицу. Тот хекнул от неожиданности и замертво упал на пороге, перегородив дорогу третьему.
Сечка застряла у него в голове.
Первый отреагировал мгновенно — развернулся и кинулся на Батурина, но домашняя утварь вновь пришла на помощь комиссару. Маленький чугунный утюжок удобно лег в руку, и Батурин, блокируя нож левой рукой, правой ударил врага в висок.
Третий не учел низкой притолоки. Пока он вваливался внутрь, Батурин успел перегруппироваться после схватки с первым и утюжком приголубил третьего по затылку. Несколько раз.
В избе проснулись, бабы хотели поднять визг, но Батурин страшно шикнул на них, и хозяева просто забились в угол.
Батурин вытащил трупы в сени и отправился проведать остальных бойцов.
К ним тоже наведывались гости, но чепаевцы оказались не промах.
Довольно быстро они собрались вокруг комиссара. Шума никто не поднимал — боялись, что белых вокруг много, а они остались одни.
— Надо идти выручать Чепая, — сказал Батурин, когда у его ворот сбилась без малого рота.
В этот момент в воздух взвилась красная сигнальная ракета, раздался взрыв где-то в центре станицы, и следом затарахтел пулемет. Тут же послышался гул, свист и гиканье, который человек, встречавший конные атаки, ни с чем не спутает — звук казачьей конной лавы.
— Борисов, Леонов — пулеметы к бою, держать центральную улицу, не пускать конных. Буткеев и Бескудников — держать тыл, диверсанты могли уйти к центру. Со мной Васильев и Петров, остальные — держим фланги!
Батурин с артиллеристами Васильевым и Петровым отправился выкатывать пушку. Конечно, в темноте стрелять из гаубицы глупо, но если постараться не лупить по дворам, где могут засесть свои, а накрыть снарядами дороги — должно помочь.
Слаженный заградительный огонь нескольких пулеметов остановил лаву, конный отряд рассосался по узким улицам и переулкам Лбищенска.
Гаубица выкатилась на центральную улицу одновременно с чепаевским драндулетом. Чепаев с Петькой и каким-то сопливым красноармейцем — видимо, из курсантов — выгрузили ящик с оружием, Козлов отогнал «форд» на пару сотен шагов к северу и перегородил дорогу.
— Сколько нас? — спросил Чепаев у Батурина.
— Около сотни, перекличку делать некогда.
— Ладно, давайте зададим им перцу, любись они конем. Васильев, Петров — кройте все северное направление, там уже никого из наших нет. Кто спасся, если не дураки, сами нас найдут. Станковый пулемет тоже развернуть на север и держать тыл во что бы то ни стало! Патронов не жалеть, белых не больше тысячи, мы их разобьем, не будь я Чепай! Остальные — за мной, в атаку, марш!
Сплошная стена огня накрыла северную часть станицы. Мирное население давно сидело по подвалам и молило Бога, чтобы все скорее закончилось.
Бог был на стороне мирного населения, финал уже близился.
Лёнька
Белые испугались.
Отряд Чепаева быстро перешел в контрнаступление и почти вытеснил южную группировку казаков из Лбищенска.
Лёньке было весело. Он проявлял чудеса меткости и реакции, с каждой минутой бил все точнее
и быстрее. Он грыз ореховый приклад карабина, оставляя клыком царапину всякий раз, когда снимал очередного казака. Тридцать шестой. Тридцать седьмой. Тридцать восьмой.
— Бедовый, звать-то тебя как? — спросил Петька. — А то все «шпион», «шпион»!..
— Лёнька я, Пантелкин, из Тихвина.
— Даже не слыхал никогда. Большой хоть город?
— Побольше, чем эта дыра.
— Почему дыра? Здесь ведь тоже люди живут.
— Здесь они умирают.
— Твоя правда. Вон того, у бруствера, сними.
Есть. Тридцать девятый.
Белые все реже высовывались из укрытий и предпочитали дальний бой ближнему. Солнце уже показалось из-за горизонта, окрасив станицу в нежно-розовый, а они все никак не могли занять южных окраин.
У чепаевцев заканчивались патроны. Все реже строчили пулеметы, прикрывающие тыл, замолчала гаубица, контратака начала захлебываться, потому что стену огня нечем было обеспечить.
К восьми утра огонь с позиций белых вдруг прекратился.
— Так, братцы, — Чепаев собрал вокруг себя отряд. — Сейчас у нас есть хорошая возможность раздавить всю южную группировку, главное, не давать им передохнуть. Идем в штыковую. По моей команде...
— Чепаев, ты меня слышишь? — послышался голос Белоножкина.
— Слышу, слышу, — отозвался Чепаев и спросил у Лёньки: — Это тот, что меня в избушке прихлопнуть пытался?
— Он самый.
— Настырный, любись он конем.
— Чепаев! — крикнул Белоножкин. — Отдай льва, и я тебя отпущу.
— А где твой
Белые помолчали.
— Полковник Бородин убит. Я теперь за него.
— Так я и тебя прихлопну, малой! Дырку от бублика ты получишь, а не льва.
— Чепаев, вас не больше сотни, нас — почти тысяча. Я тебя прощу, иди на все четыре стороны, никто вас не тронет, хоть к Махно, хоть к большевикам, только льва оставь. Не нужен он тебе.
Чепаев хотел что-то крикнуть, но вдруг передумал и снял с шеи талисман.
— Чепай, — нерешительно спросил Петька. — Может, ну его, этого льва? Отдай, авось не обманут.
— Обманут, Петька. Я бы точно обманул, любись оно конем.
— Зачем мы им? Им только эта бирюлька нужна, — удивился Лёнька.
Чепаев горько усмехнулся.
— Нам эта бирюлька жизнь спасла. Да только все равно не в ней дело, а в том, кто ее получит. Загребут белые — победят красных, и снова все по-старому начнется. Большевикам достанется — они со своей мировой революцией не только нашего крестьянина в гроб вгонят, но и всех прочих крестьян тоже.
— А ты? Ты же справедливый! — попытался возразить Петька.
— Посмотри, Петруха, сколько я той справедливостью народа загубил. Своих же под удар подставил. И твоих тоже. Фурман-то, наверное, обозлится на нас за самоуправство такое.
— Но мы же можем победить!
— Можем, да страшно мне. Давит меня этот лев, хочет, чтобы я все время его носил. А если все время носить, война не кончится. Кто из вас хочет всю жизнь воевать? Нате, заберите!
Петька взять талисман не решился и даже отодвинулся от Чепая. Остальные тоже.
— Вот так-то, любись оно конем. И я не хочу. Потому у нас с вами один выход — победить и бежать отсюда, куда глаза глядят.
