усов, — мы смогли бы поддержать каждого наместника, помочь всякому, кто нуждается в нашей поддержке, но, к сожалению, наш мир несовершенен.
— К сожалению.
Джамалудин-паша помедлил и сделал пометку в записной книжке:
— Не сочтите наше бездействие знаком пренебрежения, уважаемый бей.
— Ни в коем случае.
— Недавние события в Новом Пазаре и это последнее происшествие тревожат нас. При других обстоятельствах мы бы незамедлительно выслали войска. Однако сейчас это невозможно.
— Да, конечно, — ответил санджакбей, — благодарю вас за позволение изложить мою просьбу, паша.
— Не за что.
— Благодарю вас, ваше величество, — продолжал санджакбей, отвешивая глубокий поклон султану, — за ту честь, которую вы оказали мне, удостоив личной встречи.
— Мы всегда с вниманием прислушиваемся к нуждам наших подданных. Особенно тех, кто приезжает из отдаленных провинций.
— Да, ваше величество. Позвольте уверить вас в том, что спокойствие в Новом Пазаре будет незамедлительно восстановлено.
— Я уверен, что так и будет, бей, — сказал султан. — Сожалею, что не могу уделить вам больше времени.
С этими словами один из стражников проводил новопазарского санджакбея из зала. Когда дверь за ним закрылась, султан устроился поудобнее на диване, потом повернулся к великому визирю и сказал:
— Есть еще что-нибудь?
— Получено письмо от фон Сименса.
Абдул-Гамид вздохнул и прикрыл глаза. Лично участвовать в переговорах с банкирами и промышленниками было ниже его достоинства, но без их поддержки Багдадскую железную дорогу не построишь.
— Что вы намерены ему ответить?
— Я считаю, нужно пригласить его во дворец. Вы переговорите с ним, затронете лишь общие вопросы, а деталями займутся главы казначейства и Совет оттоманского долга.
Султан пробежал кончиками пальцев по краю подушки.
— Без них не обойтись? Без Совета?
— Думаю, нет.
Абдул-Гамид сжал губы и кивнул. Существование Совета оттоманского долга нарушало его суверенные права, но ничего нельзя было сделать. Империя погрязла в долгах, Совет был создан по требованию кредиторов. Другого выхода не было.
— Облегчить транспортное сообщение, — поспешил добавить Джамалудин-паша, — необходимо, чтобы оживить экономику провинций.
— Я знаком с аргументами в пользу строительства железной дороги! — резко оборвал его султан. — Мне также известно, как Берлин заинтересован в том, чтобы Багдад и Стамбул связала железнодорожная ветка. И ваши пропрусские настроения для меня тоже не тайна. Попрошу вас, паша, не прерывать мои мысли.
— Прошу прощения, ваше величество.
— Вышлите ему приглашение. Немедленно.
— Тотчас же распоряжусь, ваше величество.
Хотя султан понимал, что с визирями можно не церемониться, от этого разговора ему стало как-то не по себе: он почувствовал непреодолимое желание выйти на свежий воздух. Он кивнул страже, выскользнул из залы через заднюю дверь, зашел за новым полевым биноклем в библиотеку и направился в Тюльпанный сад. Утро было на диво ясное, яркое солнце согревало землю, как верный возлюбленный, но его тепла было пока недостаточно — тюльпаны еще не зацвели. Холодный воздух щекотал его лицо, пока он шел мимо спящих до поры цветов к Багдадскому павильону и дальше — к Слоновьему саду. Управление государством не терпит суеты. Правитель не должен сам биться в каждом сражении и входить в подробности каждой сделки, каждого договора, иначе он никогда не сможет сосредоточиться на главном — принять решение, которое определит судьбу империи. Но великий визирь этого так и не понял.
Абдул-Гамид помедлил, расправляя кафтан, потом присел на скамью в любимом уголке сада — под сенью вишневых деревьев. Наблюдение за птицами в это время года было, пожалуй, не слишком многообещающим занятием, хотя кто знает. Он раскрыл выстланный синим шелком футляр, вынул бинокль и навел на пролив. Новый бинокль, который изготовил по его специальному заказу сам Эмиль Буш, был просто чудом оптики, но смотреть пока было не на что. Несколько чаек парили над зубцами приземистой Галатской башни, белохвостый орел сидел на минарете мечети Али-паши. Султан собирался уже убрать бинокль, как вдруг его глазам предстало нечто необыкновенное: стая птиц, походивших на удодов с необычайно ярким, пурпурным с белым оперением, кружила над неким особняком где-то в Бешикташе. Несколько минут он наблюдал за ними, недоумевая, что же так привлекло стаю. Дом был самый обычный, разве что фасад выкрашен ярко-желтой и белой краской, никакая другая причина не приходила ему на ум.
Султан убрал бинокль и, к немалому удивлению, заметил пару пурпурных с белым удодов на ветке прямо у себя над головой. Птицы переговаривались между собой, поклевывая редкие белые бутоны, — последние несколько дней были обманчиво теплыми, и цветы начали распускаться, не дожидаясь весны. Абдул-Гамид смотрел, как птицы перепархивают с ветки на ветку. Удоды всегда ему нравились, с тех самых пор, когда он наблюдал за ними еще юным наследником. Они держались важно, с достоинством, как суверенные государи в кругу вассалов. В то же самое время мало кто из птичьего племени мог сравниться умом с удодами. Пусть они, так же как и другие птицы, купаются в пыли и строят гнезда из собственных испражнений. Но ведь именно удод, припомнил султан, принес царю Соломону слова царицы Савской, да- да, и у Фарида-ад-дина Аттара сказано, что именно удоды убедили других птиц отправиться на поиски великого Симурга. Абдул-Гамид был не слишком силен в латинских названиях, но это он помнил: Upupa Epops.
Он произнес название вслух, и в это самое время меньшая из двух птиц перепрыгнула на ветку как раз над его головой. Они обменялись долгими взглядами, удод порхнул вниз и сел рядом с ним на скамейку. Склонив голову, как будто в ожидании или пытаясь о чем-то попросить, птица запрыгала к нему. Не вполне уверенный в том, чего хочет от него птица, султан сорвал с ветки бутон и протянул ей. Удод подобрался поближе, взял бутон в клюв, как будто только этого и ждал, и полетел через пролив.
Глава 9
Для Элеоноры и ее отца потянулись стамбульские дни, очень похожие на первый. Лепешки с медом, оливками и рассыпчатым белым сыром на завтрак, потом в Перу — сначала в экипаже Монсефа-бея до фуникулера и оттуда вверх по холму, прогулка по Пере, во время которой Монсеф-бей покупал подарки Элеоноре, а иногда и Якобу. Сначала им обоим было неловко: Элеоноре оттого, что подарки были для нее в диковинку, — никогда раньше никто не дарил ей столько, а Якобу — от нежелания доставлять любезному хозяину беспокойство, о чем он неустанно твердил. Якоб несколько раз предлагал вернуть бею деньги за подарки, но его попытки успехов не имели. Монсеф-бей упорно повторял, что покупки не доставляют ему никаких хлопот, более того, приносят удовольствие. У него не было ни своих детей, ни племянников или племянниц, и он наслаждался, тратя деньги на прелестную девочку. Иначе зачем эти деньги вообще нужны? Когда хождение по магазинам заканчивалось, они шли обедать в какой-нибудь модный ресторан на бульваре, лакомились бореком, искандер-кебабом, жаренной на решетке рыбой, кюфтой, обвалянной в дробленых фисташках, и ломкой, припудренной апельсиновой цедрой кунафой. Затем спускались в ту часть базара, где торговали тканями. Там Монсеф-бей устраивал деловые встречи для Якоба. Поздно вечером они возвращались домой и расходились по комнатам, где каждый был занят своим делом.
