сложная натура, полная противоречий, но дело есть дело, Янк. Как у вас с деньгами?
— Плохо, — сказал Янк Лукас.
— Вы меня извините, но вид у вас — хуже не бывает. Возьмите несколько сотен и уезжайте куда- нибудь отдохнуть. Я выдам вам аванс — тысячи две долларов. Не хватает мне еще нянчиться с больным автором.
— А куда ехать? Я понятия не имею.
— На той неделе выйдет газета, и тогда Пегги Макинерни с легкостью достанет вам работу в Голливуде.
— В Голливуд я не поеду, — сказал Янк Лукас.
— А вы откуда родом?
— О Господи! Туда я тем более не поеду. Я родом из городка, который называется Спринг-Вэлли. В западной части Пенсильвании. Но туда меня не заманишь.
— А чем занимаются ваши родители?
— Отец преподает историю искусств в тамошнем колледже. В Спринг-Вэлли колледже.
— А, знаю, слышал. Ваши баскетбольные команды участвуют в турнире в Мэдисон-сквер-гардене.
— Почему вы говорите «Мэдисон-сквер-гарден»? Разве есть еще Мэдисон-бульвар-гарден?
— Неужели я делаю ударение на сквер? Не замечал. У меня слух не развит на диалоги. Когда читаю, чувствую, что хорошо, а слышать текст не слышу. Вот почему я продюсер, а не драматург. Нет, Янк, правда, вам надо спрятаться в каком-нибудь загородном отеле и хорошенько отдохнуть. Питайтесь получше. Заказывайте бифштексы. Пейте побольше молока. Возьмите с собой девочку. Отдохнете, придете в себя. А что касается девочек, так если вам нужно, ну, скажем, на одну ночь и вы положитесь на мой выбор, я с удовольствием помогу. Вы каких любите? Блондинок? Брюнеток? Рыженьких?
— Безразлично, — сказал Янк Лукас.
Они сели в такси.
— Куда вас отвезти? Поехали ко мне, я возьму деньги из сейфа.
— Ладно, — сказал Янк Лукас.
Эллис Уолтон дал таксисту адрес на Шестой авеню и подробно объяснил, как туда проехать.
— Чего это вы втолковываете мне, что на Шестой авеню одностороннее движение? Я и сам это знаю, мистер, — сказал таксист.
— Не все знают, — сказал Эллис Уолтон.
— Таким и за руль садиться нечего, — сказал таксист.
— Совершенно с вами согласен, — сказал Эллис Уолтон. — Янк, я искренне надеюсь, что это положит начало нашему с вами союзу. Вы не слушайте, что Бэрри Пэйн на меня наговаривает.
— Я не слушал, — сказал Янк Лукас.
— Я ценю, что вы за меня заступились. Бэрри Пэйн действует по принципу — разделяй и властвуй. Поэтому он так и отозвался обо мне. Он заставит вас драться с режиссером, меня — с декоратором, декоратора — с костюмерами, а Зену со всеми и с каждым в отдельности. Она не любит осложнять отношения, но он толкает ее на это, чтобы поставить в зависимость от себя. Не пройдет и половины репетиции, как вы будете себе говорить: да ну его к черту, стоит ли? Так вот, стоит, если пьеса пройдет с успехом. И вообще стоит. Для вас это будет крещение в огне. А что, собственно, это значит, крещение в огне? Неужели у каких-нибудь христиан есть обряд, где так крестят?
— Крещение огнем. Так, кажется, говорили в Первую мировую войну, когда человек впервые шел под обстрел.
— Да, наверно, что-нибудь в этом роде. Я давно хотел спросить, как это надо понимать. Не могу себе представить, чтобы младенцев сжигали заживо, разве только чтобы отделаться от них.
— Да, это не то что обрезание, — сказал Янк Лукас.
— Интересный у вас ход мыслей, Янк. Очень интересный. Вы были женаты?
— Да.
— Потому и не хотите возвращаться в Спринг-Вэлли?
— Отчасти.
— Она все еще там живет? Да?
— Все еще там. Снова вышла замуж. Двое детей.
— Если пьеса будет иметь успех, все это вылезет наружу, — сказал Эллис Уолтон.
— Хотите, расскажу? Я женился на втором курсе на девушке моего класса.
— Класса в колледже или в социальном смысле?
— В колледже. В социальном смысле? Вы что, смеетесь? Социально я не принадлежал ни к какому классу, ни к богатым, ни к бедным. Для богатых я был бедняком, а бедняки считали, что я подлаживаюсь под богатых. Мой отец преподавал в колледже. Историю искусств. Если у него заводилась когда-нибудь сотня-другая долларов, он покупал на них картины.
— Некоторые себя потом оправдывают.
— Его покупки себя не оправдали. Он делал это ради поощрения неизвестных художников, а они так и оставались неизвестными. Пустое место. Позер. Но он знал назубок все даты и периоды, какая школа влияла на какую, и на факультете никто не осмеливался вступать с ним в спор, потому что, если он говорил, что такой-то художник родился в восемьсот двенадцатом году и умер в шестьдесят пятом, так оно и оказывалось при проверке. Вот и держали его на кафедре, тем более что платили ему не так уж много. Еще у него была борода. А выгнать бородатого преподавателя как-то неловко. Там был еще один старый бородач. Того следовало кастрировать или посадить в сумасшедший дом, а он продолжал читать лекции. Мой отец ничем таким не страдал, но, если бы его выгнали, не знаю, где бы он нашел работу. Тогда мы с сестрой не смогли бы учиться в колледже. Ну вот, я женился, ушел со второго курса и стал работать в газете моего свекра. Она выходила раз в неделю. Я белобилетник из-за полиомиелита, которым переболел в детстве, и мой свекор был в восторге от такого сотрудника. Нам пришлось переехать к родителям жены — больше жить было негде. А лучше бы ютиться в палатке, во всяком случае, я предпочел бы палатку. Ведь мне приходилось проводить со свекром круглые сутки, а это на двадцать три с половиной часа превышало и мое и его терпение.
— А что собой представляла ваша жена?
— Да она училась в колледже! Хорошенькая, не больно способная, но родители заставили ее учиться, чтобы была с дипломом. Так что первую половину дня это была миленькая студенточка, а к вечеру студенточка приходила домой, и ей полагалось превращаться в молодую замужнюю женщину. Не вышло.
— Разрешите полюбопытствовать, почему вы на ней женились?
— Потому что она ошиблась. У нее произошла задержка, а она думала — беременность. Беременности не было.
— А из-за чего же вы разошлись?
— Из-за одного типа. И многого другого. Из-за того, что мы жили у ее родителей и мне приходилось проводить все время в обществе ее отца — днем на работе, вечером дома. Тот тип был офицер, прикомандированный к колледжу. Разъезжал на собственной машине и расходовал бензин сколько хотел. А я пользовался редакционной машиной, и мне не полагалось ездить на ней ради собственного удовольствия. Этот офицер — майор — распоряжался в колледже как хотел и, сами понимаете, спал со всеми подряд. В том числе и с моей женой. Я ушел из газеты, она получила развод, продолжала спокойно учиться, а я уехал в Нью-Йорк.
— А этот майор женился на ней?
— Как бы не так. У него были жена и дети где-то… не знаю где, кажется, на Западе. Нет, она вышла за другого, из Спринг-Вэлли.
— Почему же вам так не хочется побывать там?
— Потому что я жил в этом городе двадцать один год, и зиму и лето, и за все это время не нашлось у меня человека, ни мужчины, ни женщины, который был бы мне не безразличен, о котором мне хотелось бы знать, жив он или умер. Алиса — моя жена, ее назвали так в честь дочери Теодора Рузвельта, — одарила меня тем единственным, что я познал там. Когда я лег с ней первый раз в постель, мне казалось, что это счастье продлится вечность. Конца ему не будет. Но как только она призналась мне, что спит с майором
