Аргументы, направленные против моего отца, которые имели в
запасе оба арестованных, были сработаны для них
профессионалами с Лубянки, и я ничего не смог бы им возразить.
Скорее всего, эти люди просто сломали бы мне психику. Думаю,
что, в отличие от Якобсона, жалеть меня никто из них не
собирался.
Теперь вернусь к описываемым событиям. Поначалу благородная
идея защитить собственного отца завладела мною, хотя и было
несколько страшновато. Однако, когда пришла пора действовать,
я совершенно струсил. В конце концов я сформулировал для себя
свою позицию так: «То, что было, случилось в 49-ом году, за два
года до моего рождения, и это меня не касается. А мой отец – это
мой отец».
И я позорно отказался от встречи. Якобсон еще год проработал в
нашей школе, теперь уже не как литератор, а как историк. Как
известно, он был все время под подозрением «органов», и в 1967-
ом году ему запретили преподавать литературу. Помню, что и
историю он преподавал отлично. Мы по-прежнему с ним
оставались друзьями. Затем он уволился (или его уволили?), и я
только изредка встречал его в троллейбусах.
Потом под угрозой ареста он эмигрировал в Израиль.
Но до своего отъезда Якобсон, человек чрезвычайно
общительный, успел побывать во многих домах и рассказать там
о своей встрече с «гением зла».
В конце семидесятых Якобсон повесился.
Для меня его гибель была и остается настоящим горем – он был,
в сущности, единственным человеком, который не только
поверил бы мне, когда я стал уже взрослым и разобрался в
проблеме, но и счел бы своим долгом переубедить окружающих.
Ведь он был виноват передо мной…
III
Моя вина
Годы потянулись довольно однообразной чередой, и, пока я был
молод, отцовская история почти не сказывалась на моей жизни.
Правда, людей приходило в дом все меньше и меньше.
Отец был очень общителен по натуре и страдал от
надвигающегося одиночества, которое временами вызывало у
него тяжелую депрессию. Впрочем, он мужественно справлялся с
собой. Думаю, что преподавательская работа могла бы стать для
него своего рода отдушиной, но возможность преподавать в
Консерватории была для него закрыта, после того как он был
изгнан оттуда в 48-ом году.
Что касается меня, то я был по-прежнему глуп, невнимателен к
нему и озабочен своими проблемами. В сущности, невзирая на
уже довольно солидный возраст, я по-прежнему не имел
никакого жизненного опыта и не мог оценить совершенно
невероятной, незаслуженной удачи, что этот человек – мой отец.
В 1986-ом году у моего отца случился инсульт, который он
переносил с огромным достоинством. Он уже начал поправляться
от этой болезни, когда у меня начались неприятности на работе.
