Прошёл апрель; растаял снег, поплыли льдины по Неве, унося с собою зимний холод, а всё ещё нельзя было отметить ничего нового. Зато приятной была новая весть с завода о том, что уже началась сборка башни.
У Лёвы с Маринкой началась горячая пора. Сдавали первые в жизни экзамены. Переходили из четвёртого класса в пятый.
Они опять часто вместе ходили, вместе занимались. Они не заметили, как пролетел май.
Впрочем, май всегда пролетает удивительно быстро и всмотреться в себя не дает.
Но один майский день Маринке очень хорошо запомнился. Тот день, когда она принесла домой ветку тополя с крохотными, клейкими, пахучими листьями. Мамы не было в комнате. Папа понюхал ветку и сказал:
— В воду её скорей!
Маринка посмотрела на единственную в доме высокую вазу, в которой стояли розовые цветы. От них пахло стеарином и пылью. Они были пышные и мёртвые.
Вопросительно поглядывая на папу, Маринка вынула весь букет из вазы и замерла…
Папа кивнул ей. Мол, ничего, смелее.
Маринка мигом налила в вазу воды и поставила живую ветку.
Когда вошла мама, она сразу заметила и начала:
— А букет где?! Дочка самовольничает, отец смотрит?
— Понюхай, — сказал папа.
— Ты только понюхай, — просила Маринка.
Мама поколебалась, помедлила, наконец милостиво понюхала клейкий молодой листок.
Понюхала ещё раз и даже закрыла глаза.
В школе начались летние каникулы, а ветка ещё жила и распускалась. Даже тогда, когда Маринка с Лёвой уезжали в пионерский лагерь под Лугу, ветка ещё жила, и у неё появилось много длинных светлых корней.
Из пионерского лагеря Кудрявцевы, Шевелёвы или Журавленко почти каждый день получали письма. Можно сказать, что это были не письма, а вопросники.
Отвечала за всех, большей частью, тётя Наташа.
Отвечала Маринке и мама, но она писала совсем не о том, про что спрашивали.
Одно письмо тёти Наташи Маринку и Лёву всполошило. В этом письме сообщалось, что машина готова. Её устанавливают на опытном участке и будут испытывать — делать пробные постройки. Сообщалось, что Журавленко, Кудрявцев и Шевелёв на опытном участке днюют и ночуют, и тётя Наташа ездит к ним по вечерам, возит продукты, а то забывают даже поесть.
Лёва немедленно написал ответ. Там было только одно: можно ли ему сейчас же приехать в Ленинград?
А Маринка написала — целых три: тёте Наташе, папе и Журавленко.
Она тоже просилась в Ленинград, хотела знать, кто будет управлять машиной, и жаловалась, что в лагере холодно. У неё даже ноги холодные, все в мурашках.
Довольно быстро пришли письма от тёти Наташи и от папы.
Оба велели не приезжать и сообщали, что ещё не известно, кто будет управлять машиной.
В папином письме была коротенькая, размашистая приписка. Она начиналась:
«Маринище-уродище!» — Маринка задержалась на этих словах, подумала, что, если так пишет, — наверно, не очень-то уродище… И прочитала дальше: «У тебя ноги холодные, в мурашках, а у нас горячие, весёлые, в бабочках. Мы просим тебя и Верящего жить спокойно. Самое интересное произойдёт при вас — в середине августа.
Глава сорок первая. «СТРОМЖ-1»
И вот — семнадцатое августа.
В конце самого длинного проспекта в Ленинграде обнесён забором большой пустырь.
На заборе сидит несметное число мальчишек.
Калитка в заборе хлопает и хлопает. Уже прошли Маринка, тётя Наташа, Лёва и Маринкина мама. Она надела своё лучшее, бледно-розовое платье, идёт с очень гордым видом и больше не говорит, «чтоб этот Журавленко провалился».
На отгороженном участке собралось много людей, и все они смотрят на середину пустыря.
Там стоит приземистая машина. Потом она вырастет, — это Лёва с Маринкой знают. Она похожа на танк с башней для стрелка. Сбоку — подъездная арка. Позади — что-то похожее на ракету. Впереди — двухметровый хобот с кирпичеукладчиком. А пониже — стеклянная кабина.
Лёва с Маринкой видят, как из кабины выходит Журавленко, загорелый, сосредоточенный, в светлом костюме, — и бегут к нему со всех ног. Хочется сказать ему что-то важное, особенное… Но где они, эти слова? Почему их в нужную минуту нет? Как назло, куда-то пропали!
Журавленко берёт Лёву с Маринкой за плечи:
— Сюда нельзя. Назад!
— А в кабину заглянуть? — просит Лёва.
Журавленко быстро отворяет дверцу:
— Только скорей.
В кабине Михаил Шевелёв. Значит, он будет управлять машиной.
Маринке неспокойно. Перед папой приборы, кнопки, рукоятки и ещё штурвал. С ума можно сойти! Ну как запомнить, за что когда браться?
А папа не спеша устраивается поудобнее, снимает пиджак, вешает его на спинку своего стула и загибает повыше манжеты рубахи.
Маринка смотрит на его руки, широкие, твёрдые, с едва заметными следами трещин, но такие медлительные на вид.
— И вы тут с папой будете? — оборачивается Маринка к Журавленко.
А он ушёл.
— Понадобится, — будет, — говорит Шевелёв. — Вы идите.
Ну как уйти? Вот уже Шевелёв нажимает одну из кнопок — перед ним ярко освещается стекло с планом будущего дома, и за планом просвечивает стрелка.
Лёва не может не спросить:
— Зачем она?
— Показывать на плане, где в данный момент идёт работа.
Лёва заметил ещё экран, как в телевизоре, и хочет узнать, — а он здесь для чего?
— Всё! — прекратил расспросы Шевелёв и закрыл кабину.
Остальное Маринка с Лёвой видели издали.
Видели, как диспетчер стройки Сергей Кудрявцев командовал шоферами, подвозившими под арку какую-то серую массу, видели, как Журавленко подал знак Шевелёву… И началось!
Зашумел мотор. Из «ракеты» со свистом выдвинулся ствол, быстро вращаясь, врезался в землю.
Вынутая земля понеслась по лентам транспортёров куда-то в сторону.
Приземистая машина двигалась и оставляла за собой серую полосу уже готового фундамента.
Лёва и многие другие присели на корточки — посмотреть, как серая масса раствора попадает в выемку. Но это происходило снизу, под машиной, и не было видно.
А машина уже дошла до угла, повернула, задвигалась вдоль будущей боковой стены… и вдруг вздрогнула.
И Лёва с Маринкой вздрогнули, вскочили, стали искать глазами Журавленко. Но сначала увидели Розовенького, и у них похолодело сердце.
Липялин суетился возле машины и ничего не делал. Рядом стояли члены приёмочной комиссии и
