— Ой, что на улице делается! Самой надо в булочную идти, и неохота.
Маринка затараторила:
— Что купить? Батон? Халу? Хлеба? Зачем тебе идти, если тебе неохота. Лучше я пойду! Мне же охота!
— Ладно, надевай старую шапку, боты и быстренько сбегай. Купишь халу и круглый хлеб.
Маринка сначала побежала к Журавленко.
Посмотрела на его окно — оно тёмное. Вбежала в парадную, позвонила — никто не открыл.
Дворника не было видно. У кого же спросить?
Валит и валит противный липкий снег. А на земле черно?, мокро. Во дворе и возле дома ни души.
«Не отпустили его из милиции, — подумала Маринка. — И соседа не отпустили за то, что заступался. И дворника, наверно, не отпустили. Он тоже немного заступался».
Маринка прибежала домой, бросила на стул сумку с хлебом и не разделась:
— Мне надо к Лёве. Будем вместе делать уроки.
— Новости какие! Самой надо делать. Начала с этим Лёвкой водиться, — скоро до двоек докатишься.
— Не докачусь! — крикнула Маринка и, схватив портфель, поднялась на пятый этаж.
— Его не отпустили из милиции! И соседа тоже, и дворника! — начала она с порога, не подумав о том, что тётя Наташа в комнате и всё слышит.
После этого уже никак невозможно было отвертеться. Пришлось рассказать ей всё, начиная с того, как они в первый раз увидели Ивана Григорьевича Журавленко, и кончая тем, как его повели в милицию.
Но, прежде чем рассказать, они взяли с неё слово, что она никому об этом даже не заикнётся.
— Да, здесь что-то неладно, — выслушав, проговорила тётя Наташа. — Но что же всё-таки, по- вашему, делает этот Журавленко?
— Сперва я думал, — какую-то особенную башню. Только, если башню, — при чём тут на стенах баяны? А если баяны, — при чём тут весы с маленькими чашечками?
— Что же ты не спросил?
— Я спросил. А он говорит, что сначала хочет в тысячный раз что-то там проверить. Я бы ещё спросил, да всё время то одно, то другое. И на него кричат. Человек что-то такое хорошее делает, а ему вот как!
Тётя Наташа прислонилась головой к Лёвиному плечу, задумалась и немного погодя спросила:
— Если человек делает хорошее дело, почему же ему приходится строить башню в комнате?
Маринка и Лёва не знали, что на это ответить.
Вопрос, сами видите, не пустяковый. Только тогда, когда мы хорошенько разберёмся в судьбе Ивана Журавленко и ещё во многих таких судьбах, мы все вместе этот вопрос решим.
Вместе — значит, и с тобой. Непременно с тобой.
Если у тебя под самым носом с кем-нибудь неладно, а ты будешь думать: без меня дело обойдётся, и твои товарищи так будут думать, и я так, и мои товарищи, — что тогда получится?
Маринка и Лёва ломали голову: что ж им предпринять? С чего начать? Они решили встать завтра пораньше и выйти на разведку. Им хотелось, чтобы скорее наступило утро.
Глава одиннадцатая. Михаил Шевелёв
До утра ещё оставались длинный осенний вечер и ночь.
Маринка была уже дома, когда дядя Серёжа с папой вернулись от доктора. И хотя дядя Серёжа не любил сидеть у Шевелёвых, на этот раз он с шумом отодвинул стул от стола и сел. Папа сел напротив.
Маринка смотрела на того и на другого. По лицу папы ничего нельзя было понять, а по лицу дяди Серёжи видно было, что дело плохо.
Маринка села между ними и попросила:
— Ну говорите! Что сказали про руки? Они и внутри заболели? Да?
Мама села на четвёртый стул и сказала:
— Сразу вижу: дали бюллетень. Давно надо было взять. Люди по пустякам берут.
Дядя Серёжа почему-то заёрзал на стуле, зашарил по карманам и закурил.
— На сколько дали бюллетень? — спросила мама.
Папа негромко ответил:
— Навсегда. Оттого я и не взял.
— Да что ты, Миша, на самом деле! Где это навсегда бюллетени дают? А что велели делать: светом лечить или чем?
— Во-первых, велели немедленно прекратить работу, — сказал дядя Серёжа. — Во-вторых, о стенах забыть навсегда. В-третьих, подыскать работу в тёплом и сухом помещении. Это Михаилу Шевелёву — под крышей, в комнате с печечкой! Вот чёрт возьми, а!?
— Им что? Они наболтают! — возмутилась мама. — Надо было дать бюллетень, полечить сколько полагается. А как это на другую работу? Человек в своём деле первый… Что ж ему, куда-нибудь в ученики идти? На двадцать рублей в месяц!
— Да, — сказал папа. — В ученики. Чаю дашь нам, Клава?
Мама вскочила расстроенная, с укором посмотрела на дядю Серёжу, как будто он был во всём виноват, и пошла в кухню ставить чай.
— Вот чёрт возьми, а?! — опять повторил дядя Серёжа. — На кого ж ты меня покидаешь?
— Не спеши, — сказал папа. — Пятый этаж вместе дотянем…
Дядя Серёжа перебил:
— Раз нельзя, — не надо, Миша.
И Маринка стала просить:
— Не надо! Они ещё хуже заболят!
Папа медленно пошевелил пальцами:
— Ничего. Я их не хуже докторов слышу.
— Ну тебя! — рассердился дядя Серёжа. — С тобой, как с горой, — с места не сдвинешь!
Папа засмеялся:
— К доктору кто поволок? А он умный старик. Всё понял.
Дядя Серёжа не остался пить чай. Без него Маринке стало ещё грустнее, потому что папа стал ещё тише и молчаливее, чем всегда, а мама всё больше на него обижалась.
Когда Маринка ложилась спать, она думала о том, почему это: человек всё может: и самолёт построить, и такую замечательную башню, даже ракету на луну запустить и получить сигнал, что она прилунилась; а вот сделать так, чтобы у него не болели руки, — этого он не может…
С этим «почему», на которое нелегко ответить, она и заснула. А сон ей приснился про Ивана Журавленко. Будто заперли его в тесный, чёрный подвал. Он сидит в этом подвале, смотрит на Маринку снизу вверх и говорит:
— Хороший сегодня день!
И вдруг подвал задвигался вверх, как лифт. Маринка хочет в него вскочить, но не вскакивает, а поднимается в воздух… Она летит и боится. Хочет за что-нибудь ухватиться руками — не шевелятся руки. Хочет закричать — не раскрывается рот. Она летит вверх, потом вниз — и ничего, ну совсем ничего не в силах сделать. И, замирая от ужаса, она ждёт: вот-вот, ещё секунда — и случится самое страшное…
