педагогического.
Вот и ее «Ауди». Попрощавшись с Владимиром, Лариса уселась в машину. Кажется, только теперь парень действительно поверил, что она — директор «Чайки».
«Хорошо. А что дальше?..» Лариса задумалась, что же делать дальше. Нет, она не собиралась пропустить поминки по Наташе, но вот неожиданно всплывшая фигура Мишки Веретенникова может оказаться даже более полезной, чем беседа с родственниками погибшей девушки. Правда, тут есть одна существенная проблема — Мишки-то на горизонте нет. И, возможно, придется ехать в Пристанное на его поиски. И опять же еще не факт, что ей удастся найти его там. Нет, как ни крути, а Веретенникова придется оставить на потом, а сейчас действовать по намеченному плану. То есть ехать на поминки.
У нее оставалось еще достаточно времени, и Лариса решила по пути заехать в «Чайку», чтобы удостовериться, что там все нормально: устроив вчера взбучку Степанычу, Лариса не предупредила его, что будет отсутствовать в первой половине дня, а возможно, и до вечера, так что официально Степаныч не был оставлен за главного.
Как оказалось, Лариса не зря проехала в ресторан.
Выяснилось, что Дмитрий Степанович Городов, официально не оставленный за главного, сам ввел себя в этот ранг.
Обиженный на Ларису за то, что она не дала ему денег, на соседа, который развел пчел, не спросив разрешения Степаныча, на саму пчелу, что так предательски жиганула его в глаз, а также обозленный на судьбу как таковую, Городов решил получить хоть какую-то моральную компенсацию.
Начал он рабочий день с того, что вызвал всех официанток, придирчиво осмотрел каждую и велел удлинить юбки на пятнадцать сантиметров. Это было самодурством чистой воды, поскольку Городов откровенно засматривался на ножки молодых сотрудниц и даже иногда пытался завести с кем-то из них легкий романчик, поскольку отношения с собственной супругой его не тешили. Попытки эти, правда, не имели успеха, Степаныча с позором отвергали, и вот теперь он, видимо, припомнив обиды, решил хоть как-то отомстить женщинам, не сумевшим оценить его чувств.
Официантки, конечно, запротестовали, но Городов взбеленился и обещал урезать каждой зарплату на пятьдесят процентов, хотя начисление заработков никогда не входило в его компетенцию — Лариса, зная особенности своего администратора, близко не подпускала его к бухгалтерии.
Не удовольствовавшись одним этим распоряжением, Степаныч прошествовал на кухню и там заявил, что, поскольку началось лето, от мясных блюд нужно воздерживаться, а посему готовить следует исключительно вегетарианские блюда. Лариса, которая очень щепетильно относилась к меню в ресторане, сама великолепно регулировала его в соответствии с сезонными изменениями.
Многие коррективы уже были внесены ею лично, и она считала их окончательными. Городов, как всегда, имел особое мнение. Он надеялся, что сэкономленная на мясе сумма поднимет настроение начальницы, и она отвалит ему денежную компенсацию. Добился он тем не менее совершенно обратной реакции.
Когда Котова узнала от старшей официантки обо всех подвигах Степаныча, она, даже не вызывая его, распорядилась передать администратору, что за самоуправство он отправлен домой на неделю. Разумеется, без сохранения содержания. Кроме того, отныне Степаныч лишался права самостоятельно отдавать какие- либо распоряжения, а чтобы не было соблазна, Лариса назначила на ближайших два месяца своим заместителем старшую официантку.
Какой была реакция Дмитрия Степановича на эти штрафные санкции, Лариса не знала, поскольку отдала строгий приказ не пускать его к ней до истечения семи дней, срока, на который он был устранен от работы. Старшая официантка, которая и сообщила Степанычу о невеселых переменах в его судьбе, потом рассказала Ларисе, что Городов кипел, брызгал слюной, рвался в кабинет своей начальницы, чтобы разобраться, но новоявленная заместительница шефа была непреклонна. Степаныч побушевал еще немного, постепенно успокаиваясь, и наконец понял, что ему ничего другого не остается, как отправляться восвояси. Озлобленный на весь белый свет, он сокрушенно качал головой и костерил кого-то «старой обезьяной». Лариса, впрочем, догадывалась, кого он имеет в виду.
Когда вздорный администратор наконец отбыл, она смогла выйти из своего кабинета, чтобы отправиться наконец на поминки. Правда, предварительно сделала звонок Карташову и поинтересовалась, что показала экспертиза и результаты вскрытия.
— Ну что, — вальяжно начал подполковник, — смерть наступила около девяти часов утра от удара тупым предметом по голове…
— От удара? — удивилась Лариса. — Она же изрезана!
— И это тоже, — согласился Карташов. — Но причиной смерти явился именно этот удар. Следов алкоголя, наркотиков или каких-либо отравляющих веществ в крови не обнаружено. Вот, собственно, и все. Орудия преступления так и не нашли.
— Понятно, спасибо, — поблагодарила Лариса и отключила связь.
Время близилось к часу дня, и Лариса рассчитывала, что вся родня уже вернулась с кладбища.
Так оно и было. Когда Лариса подъехала к дому, где жили дальние родственники Золотаревых, у которых они теперь и остановились, дверь квартиры была распахнута, а гости сидели за поминальным столом. Лариса представилась открывшей ей женщине, та кивнула и сказала:
— Проходите, Маша говорила, что женщина из милиции должна прийти.
— Я не то чтобы из милиции, — попробовала объяснить Лариса, но женщина — как поняла Котова, хозяйка квартиры — только рукой махнула.
Поняв, что для этих людей неважен ее статус, Лариса прошла. Тихонько поздоровавшись со всеми, она села на предложенное место. Хозяйка квартиры, которую звали Галина Федоровна, присела рядом и шепотом сказала, что сидевшие в середине стола пожилые мужчина и женщина — мать и отец Наташи. Нет, они не были богачами: скромно одетые, не отличающиеся изысканностью манер. Женщина сидела, скорбно поджав губы, и почти ничего не ела. Периодически она вздыхала и утирала слезы, которые, по сути, не переставая, текли у нее из глаз. Мужчина не плакал, хотя вид у него был убитый и подавленный. Время от времени он наклонялся к жене и, неловко похлопывая ее по плечу, пытался утешить:
— Ну-ну… Ну-ну…
Лариса чувствовала себя крайне неуютно, как, впрочем, на любых поминках. Но здесь ситуация усугублялась тем, что смерть оборвала молодую жизнь, оборвала трагически, неожиданно, и все собравшиеся, понимая, видимо, насколько это нелепо, даже не пытались произносить каких-то слов в адрес Наташи.
Лариса ощущала себя здесь лишней, ей хотелось поскорее покинуть эту квартиру, дать возможность этим людям быть искренними в своем горе. Она постоянно натыкалась на скорбный, невидящий взгляд Наташиной матери и никак не решалась подойти к ней и задать свои вопросы. Разумеется, всякие расспросы в такую минуту были неуместны, но ведь нет другой возможности побеседовать с родителями погибшей.
Галина Федоровна, поняв, видимо, ее состояние, а может быть, тяготясь присутствием за поминальным столом постороннего человека, сама подошла к матери Наташи и сказала ей на ухо несколько слов. Та подняла на родственницу непонимающий взгляд, потом, подумав, встрепенулась, кивнула головой и поднялась. Подойдя к Ларисе, она тронула ее за плечо и тихо сказала:
— Давайте выйдем на кухню.
В кухне женщины присели у стола, на котором стояла грязная посуда. Мать Наташи бесцельно теребила концы черного платка, которым была повязана ее голова, и ждала вопросов.
— Меня зовут Лариса Викторовна, — начала Котова. — Я сразу прошу у вас прощения за бесцеремонность, но я хочу найти убийцу вашей дочери, потому и решилась поговорить с вами.
— Конечно, конечно, — со вздохом кивнула женщина. — Марья Николаевна меня зовут. Спрашивайте, что нужно, нас уж допрашивали с Геной…
«Очевидно, Геннадием зовут мужа, Наташиного отца», — подумала Лариса и спросила:
— Ваша дочка часто к вам приезжала?
— Да нет, нечасто, — склонив голову, ответила Марья Николаевна. — Ей все некогда было. Училась…
Марья Николаевна сказала только об учебе и развела руками.
