— У меня рябит в глазах, — простонал он, — да, это ее почерк. Прочитай ты, Адельгейда, я не могу.
Адельгейда взяла письмо, быстро взглянула исподлобья на Лейхтвейса и прочитала:
Лейхтвейс застонал и, как смертельно раненный, упал на землю.
Адельгейда смотрела на него сверкающими глазами.
— Как сильно он любил ее, ненавистную, — быстро прошептала она. — Безмерно счастлива та, кого он так любит. Но вооружись терпением, Адельгейда, ты добьешься своего. Благодаря твоему уму ты уже одержала первую победу. Ты разорвала узы, связывавшие любящих, ты уничтожила их. Это письмо, написанное Лорой фон Берген под угрозой смерти под диктовку настоятельницы монастыря Серого ордена сестры Варвары, не преминет оказать свое воздействие. Мужчины тщеславны. Оскорбленное самолюбие, сознание, что Лора предпочла монастырь жизни с ним, заставит Лейхтвейса разлюбить ее. А тогда — тогда он будет искать забвения и утешения в моих объятиях и на моей груди. Спи, забудь весь мир, Лейхтвейс. Ты проснешься новым человеком и, когда очнешься от обморока, будешь принадлежать мне.
Адельгейда уже собралась уйти. Но, взглянув еще раз на лежавшего на земле красавца, она не могла устоять против искушения. Она опустилась рядом с ним на землю и жадным поцелуем прикоснулась к его губам. Мягкими, полными руками обвила она его шею и прильнула к нему всем телом.
Вдруг она вздрогнула. Чей-то хриплый стон раздался близ нее. В испуге она обернулась. Адельгейда увидела чьи-то огненные глаза, которые уставились на нее со зверским выражением. В то же мгновение из кустов вынырнула мохнатая отвратительная голова, сидевшая на безобразном теле.
— Рохус! — злобно вскрикнула Адельгейда. — Негодная тварь! Как ты напугал меня!
Урод дрожал всем телом, стоя перед женой палача.
— Ты целовала его! — прохрипел он, скрежеща зубами, как разъяренный зверь. — Я не хочу, чтоб ты его целовала. Я хочу тоже наслаждаться твоими поцелуями. Дай мне обнять тебя. Я убью его! Я задушу его!
Адельгейда ударила Рохуса кулаком в лицо.
— Вот тебе моя ласка! — крикнула она. — Помни, Рохус, раз и навсегда: этот человек находится под моей защитой. Если ты посмеешь только дотронуться до него, то я уйду из этой местности и ты никогда больше меня не увидишь.
Эта угроза подействовала на Рохуса ошеломляющим образом. Он бросился перед ней на землю, извиваясь у ног ее, как змея. Затем он поставил ее маленькую ножку себе на голову.
— Образумился? — воскликнула Адельгейда. — Тогда пойдем домой. Надо посмотреть, проснулся ли твой хозяин.
Она приподняла платье и скрылась в чаще, Рохус поплелся за ней, подобно верному псу.
Лейхтвейс остался один в темном лесу. Обморок его мало-помалу перешел в глубокий сон, и он проснулся лишь тогда, когда солнце последними лучами своими позолотило верхушки деревьев, а вечерний туман уже начал заволакивать скалы и лес.
Лейхтвейс поднялся на ноги. Он оглянулся по сторонам, не отдавая себе отчета в том, где находится, провел несколько раз рукой по глазам, как бы стараясь вспомнить что-то, и вдруг разразился душераздирающим, пронзительным хохотом.
— Итак, она меня тоже бросила, — глухим голосом проговорил он. — Тоже отвернулась от меня и обманула. Да, обманула! Ведь клялась же она мне, призывая в свидетели Бога, что никогда не расстанется со мною, что готова жить вдали от мира и разделить со мной тягость изгнания. И что же? Одной ночи было довольно, чтобы изменить всю ее решимость. Какое-то призрачное видение отнимает ее у меня, и она прячется за стены монастыря, спеша уйти от моего гнева, от моей мести. Лора фон Берген! Ты была моим добрым гением, тебе я молился в бессонные ночи, с твоим именем на устах засыпал, и ты же толкаешь теперь меня в бездну и отнимаешь последнюю радость в жизни. Лора! Милая, дорогая моя Лора! Нет. Тебя я не буду в состоянии ненавидеть, я это чувствую. Теперь, когда я тебя лишился, я еще больше люблю тебя. Сердце у меня разрывается на части при мысли, что я больше никогда не увижу тебя.
Могучее тело Лейхтвейса вздрагивало от рыданий, и он плакал навзрыд, как ребенок. Но скоро он немного успокоился, вытер слезы и злобно проговорил:
— Не хочу больше плакать. Довольно слабости. Надо действовать, и действовать решительно. Попытаюсь увидать ее еще один последний раз. Пусть она мне скажет в лицо, что разлюбила. Довольно слез — разбойник не должен плакать. Начиная с этой минуты, я всецело становлюсь тем, чем сделала меня судьба.
Он поднялся на ближайший пригорок, откуда был виден весь Висбаден как на ладони. Подобно раскатам грома, прозвучали его слова:
— Проклинаю вас, жалкие людишки! Вас, скрывающих под масками лицемерия и порядочности свои пороки и разврат. Вас, полных мерзости и преступлений, способных убить и оскорбить каждого, лишь только бы это было скрыто от света. Из сотни вас трудно найти одного честного человека. Из ста ваших женщин и девушек трудно найти одну, которая тайком не занималась бы развратом. Я объявляю вам войну, войну жестокую и беспощадную. Берегитесь, богачи, дворяне! Охраняйте вашу жизнь, ваши кошельки с золотом. Разбойник Генрих Антон Лейхтвейс, властелин Нероберга, браконьер прибрежий Рейна, поклялся мстить вам. Он будет бичом, неумолимо карающим вас. Я сознаю, что такая жизнь окончится когда-нибудь на эшафоте, но пусть будет так. Я все-таки проведу несколько лет в полной неограниченной свободе. А ты, герцог Нассауский, неблагодарный хозяин, осудивший своего верного слугу, даже не выслушав его, знай и помни, что в твоих владениях буду царствовать я, менее ограниченно и более свободно, чем ты сам. И законы мои будут писаны кровью.
Проговорив это, он побежал в чащу леса.
Вдруг он остановился. По его бледному лицу, окаймленному рассыпавшимися темными кудрями, пробежала ужасная улыбка. Перед ним, под склонившимися ветвями липы, на земле лежала прелестная молодая девушка. Она спала. Рядом лежало ее изящное двуствольное ружье.
Лейхтвейс знал эту девушку.
Это была дочь лесничего Рорбека, который вместе со своими помощниками в ту злосчастную ночь схватил его в парке.
Он долго смотрел на спящую, которая, не подозревая о грозившей ей опасности, спокойно и ровно дышала, продолжая мирно спать.
— Отец виновен в том, что меня осудили за браконьерство, — прошептал Лейхтвейс. — А жизнь дочери теперь в моих руках. Я жажду крови, я хочу разбивать счастье других, как было разбито мое собственное. Да будет же месть лесничему моим первым делом!
Лейхтвейс нагнулся и поднял ружье. Оно было заряжено. Он вскинул его и прицелился в молодую девушку.
— Она хороша собой, — пробормотал он, — наверное, кто-нибудь любит ее. Почему же кто-нибудь другой может быть счастливее меня? Почему другой может испытывать счастье взаимной любви, тогда как я лишился Лоры?
Палец его прикоснулся к курку. Жизнь дочери лесничего висела на волоске, а между тем ей было всего семнадцать лет, она была радостью и гордостью своих родителей, и юная душа ее еще не была омрачена грехами.
— Умри чистой и непорочной, — прошептал Лейхтвейс, — лучше умереть в молодых годах, чем сделаться такой, как все женщины — обманщицей и развратницей.
Но вдруг он опустил руку с ружьем и тихо проговорил:
— Неужели я пал так низко, что способен убить невинную и беззащитную девушку во сне. Нет, спи спокойно, бедное, невинное дитя. Тебя охраняет образ моей дорогой Лоры. Мне показалось, будто она простерла над тобою руку, как бы защищая тебя.
Он вынул из кармана записную книжку, вырвал листок и написал:
Записку он положил на грудь спящей девушки, затем взял ружье и лежавшую тут же пороховницу и, как преследуемый зверь, помчался по направлению к своей пещере. Добравшись благополучно до нее, он юркнул в скрытый под густыми ветвями проход и спустился вниз.
В течение недели, которую Лейхтвейс провел в пещере, он успел уже придать ей уютный вид. Широкая ниша в скалистой стене служила ему постелью; он собрал в лесу большую охапку мха, так что лежать было мягко и удобно. В южном конце пещера имела вид сводчатого помещения. Там Лейхтвейс смастерил каменный стол, а из березовых сучьев сделал кресло.
В одном из боковых проходов он устроил кухню. Туда он наносил большую кучу дров и хвороста для топки. Дым там мог уходить вверх через естественные трещины в скале. Конечно, огонь можно было разводить только ночью, иначе дым выдал бы обитателя пещеры.
Вернувшись в пещеру, Лейхтвейс развел огонь. В кухне лежали остатки большого оленя, убитого в одну из последних ночей. Лейхтвейс отрезал кусок бедра, большим камнем отбил его, чтобы придать ему мягкость, надел на железный шомпол и изжарил на огне.
Вскоре в пещере распространился приятный запах жареного мяса. Лейхтвейс посыпал мясо солью и начал есть. Он съел почти весь кусок, так как не ел уже сутки, и запил мясо чистой ключевой водой из ручейка, протекавшего вблизи пещеры.
Потом он лег на свою постель из мха, положил рядом с собой заряженное ружье. Но ему не спалось… Тысячи мыслей не давали ему покоя, и все снова и снова образ его дорогой Лоры восставал перед ним. Он простирал к ней руки, без устали шепча ее дорогое имя…
Но вдруг он умолк, прислушался и поднял голову.
Почти в то же мгновение он схватил ружье и взвел курок. Пот выступил у него на лбу, и широко открытыми глазами смотрел он в темноту.
